Поле жизни

И вспомнила я обелиск, что стоит в центре деревни, а на нём десятки фамилий тех, кто не вернулся к родному порогу, а остался в сердцах своих любимых навеки молодым. Этот смертный список обездолил судьбы Марии, Татьяны, Анны и других.

Одиноко доживают они век свой в состарившихся вместе с ними домах, не знавших сильной хозяйской руки, в домах, где не звенели голоса их нерождённых детей. И только потемневшие от времени фотографии погибших мужей и женихов напоминают им далёкую военную молодость и несбывшееся счастье.

Юные столяры

(по воспоминаниям П. Гребенникова)

– Вижу, из тебя получится настоящий столяр, – похвалил меня мастер Сергей Филиппович.

Мы, четырнадцатилетние подростки, постигали азы столярного дела в стенах Перовского железнодорожного училища № 5.

Шёл сентябрь 1842 года. Мы знали: чем быстрее овладеем специальностью, тем раньше поможем фронту. Работали на конвейере по изготовлению ящиков для мин. Некоторым делали подставки, чтобы доставали уровня рабочего места. Мастер научил, как держать молоток, гвоздь, чтобы не промахнуться и не попасть по руке. После двух дней учёбы мы уже могли работать с завязанными глазами.

В первые месяцы войны была введена карточная система. Мне, как иждивенцу, полагалось в день 400 граммов чёрного хлеба. В училище получали рабочие карточки, их передавали в столовую, где нас кормили три раза в день. Но чувство голода не отпускало.

– Ребята, вот бы хлеба досыта наесться. И когда это будет? – мечтал кто-нибудь из товарищей. Ходили в столовую и другие места строем, в рабочей форме.

Идут мальчишки в телогрейках, серых гимнастёрках, шапках-ушанках с искусственным мехом. На лето давали обувь: верх парусиновый, подошва деревянная. Вот грохоту было, когда маршировали…

Зимой форсили в унтах: хлопчатобумажное сооружение, стёганное на машинке, носилось с калошами.

Но и такая обувка и обмундирование доставались не всем. Ноги и руки у некоторых учащихся были обморожены. В зимнее время, в лютую стужу оставались ночевать в цехах: не было сил идти домой, ложились в стружки у батареи.

Работали по восемь часов: утром четыре часа учёба, после обеда практика на учебном месте. Но практика часто проходила за стенами завода.

– Ребятки, – Сергей Филиппович обращался к нам, – поедем в лес за брёвнами.

На железнодорожных платформах ехали за станцию Гжель. Уже на месте делали проходы, утопая в снегу, для протаскивания брёвен с помощью верёвок. Летом было полегче. Штабеля брёвен готовили в лесу женщины, девушки, мобилизованные на лесоповал.

– Бедные детки, – со слезами на глазах жалели нас женщины, – такие худенькие. Как это вы всё перетащите?

Каково было им валить, обчищать деревья и укладывать, очевидно, что подорвали здоровье, как и мы. Тащили брёвна из леса пятьсот метров до железной дороги, перекатывали по стропилам на платформу, закрепляя их. Возвращались на завод, разгружали, укладывали в спецвагонетки – и на пилораму. Часто снятся мне эти брёвна: я бреду по снежному лесу и не могу выбраться.

Наш старый мастер согревал нас добрым словом, прибауткой:

– Поднажмём, каждым ящиком для мин бьём фашиста, – но был строг и требователен, спуску не давал.

Инструменты для работы делали сами. Уже мастерили табуретки, скамейки, столы и так далее.

Вот и экзамен. Мы представили свои изделия. Я изготовил двухстворчатую оконную раму с форточкой. К моей великой радости, получил «отлично», и мне присвоили шестой разряд, а высшим был седьмой. Стал я помощником мастера.

В наши группы периодически прибывало пополнение: несовершеннолетние преступники – воришки, промышлявшие на рынках, вскрывавшие вагоны. Долго они не задерживались, учиться не хотели, убегали. Их снова ловили. Многие заканчивали тюрьмами.

Наши отцы воевали, мы жадно ловили каждую весточку с фронта. Помню чувство восторга от победы под Сталинградом.

– Ребята, едем туда на стройку! – загорелись всей группой. Но нам разъяснили:

– Отправить не можем, вы несовершеннолетние, для вас дел здесь хватает.

Шесть человек из нас отобрали для работы в Большом театре, во МХАТе. Я даже принимал участие в разработке декораций под руководством художника для постановки «Ивана Грозного». Я очутился в новом мире, трудился с упоением.

В качестве благодарности получали контрамарки на спектакли. Как-то пришёл, стою у входа. Подходит мужчина:

– Лишнего билета нет?

– Билета нет, но есть контрамарка на два человека. Вы можете пойти.

Так я познакомился со скульптором Кербелем.

Особую радость и гордость испытывали мы, когда политрук группы читал нам письма бойцов с фронта и из госпиталей. Они благодарили нас за раскладушки, табуретки, шахматы, шашки и так далее: «Спасибо вам, вы настоящие мастера. Помогаете бить фашистов!» Это была самая высокая оценка нашего труда.