Поле жизни

Холодное октябрьское утро сорок первого года. Наш дом на окраине Калинина. Мимо окон по дороге идут усталые люди, с мешками, тележками: сорвались с разных мест, уходили от немца. И в этом людском потоке разлита беда и тревога.

Мама торопливо собирает сумку, мечется по комнате. Я плачу, не хочу расставаться с любимыми игрушками. Мой рюкзачок уже полон, там выделено место только для тряпичного зайца и мишки. Мама спешит закрыть дверь, заклинило замок. Соседка тётя Валя торопит:

– Скорее, закрывай, не закрывай – всё уже не наше!

Мама прячет ключи в карман. Она сохранит их в оккупации как память о доме…

Мы тоже бежим сквозь жаркий коридор пылающих зданий: в огне хлебозавод и мельница, удушливый запах горящего зерна перехватывает дыхание, ест глаза. Люди устремляются к мостам через три реки, чтобы успеть выйти из города, пока они целы.

А мы добрались до ипподрома. На его ещё зелёном пространстве громадным табором располагались стар и млад. Говорят, что отсюда будут эвакуировать. Женский и детский коллектив нашей коммуналки присел на кромке канавы. Энергичная тётя Маша пошла добывать последнюю информацию. Рядом с тётей Нюрой тихо плачут её ребятишки Тоня и Женя. Мама недоумённо смотрит на неё:

– Нюра, а где Рита?

Женщина только три дня назад выписалась из роддома, принесла девочку, которую мы все с интересом тогда разглядывали.

– А я её оставила, всё равно нам всем погибать!

– Ты с ума сошла! Грех-то какой! Как же ты после этого жить будешь? – ужаснулась мама и обратилась к другим: – Женщины, Нюра не в себе, дочку на верную смерть бросила. Нюра, пошли за ней!

Через час мама и тётя Нюра с Ритой вернулись в нашу компанию.

Ночевали в поле, боялись уходить, чтобы не упустить машины. Только к обеду они появились, и их было немного. Нас спасло то, что мой отец работал главным инженером «Автотреста», и нам, и нашим соседям по просьбе мамы нашлось место в машине.

Она повезла нас в глубинку Тверской земли, даря всем жизнь и спасение. По пути следования люди выходили, чтобы найти приют у деревенской родни. Тётя Нюра тоже сошла, припала к маме:

– Анюта, пойдём со мной, в избе матери всем места хватит, хоть с голода не помрём.

Но мы поехали дальше, потом пешком добирались до дедушки.

Всем нам повезло: мы, дети, остались живы, и с нами были мамы, как залог спасения от военных и последующих житейских испытаний. Ведь у многих отцы не вернулись с фронта. А те несчастные, что не смогли эвакуироваться, хлебнули горя досыта. На соседней улице двое детишек целую неделю находились в холодной квартире рядом с умершей от голода матерью. И какова неизмеримая доброта и душевное благородство чужих людей, в лютый голод взявших малышей к себе и спасших от погибели.

Недолго немцы хозяйничали в городе. Поспешно удирали они с древней русской земли, утыкав берёзовыми крестами свои могилы у палисадников на нашей улице.

Город лежал в пепелищах и руинах искалеченный, истерзанный, как и людские судьбы…

Тётя Нюра радости потом от детей не увидела: Рита не выходила из психбольницы, другая дочь – из тюрьмы, а сын – из запоя. Уже старая приходила к маме и жаловалась на судьбу:

– Всю жизнь мучаюсь. Видно, Господь меня наказал за то, что Риту хотела бросить.

А мы, дети войны, её пережившие и вдоволь измученные от голода, бомбёжек и холода, опять попали в тяжёлую пору, не живём, а выживаем. Узнали бы об этом наши не вернувшиеся с полей сражений отцы…

Ушёл в сорок первом

Деревня, раскинувшаяся на окраине Химкинской земли, затихает, обласканная тёплым июньским вечером. Я медленно иду за околицу, с наслаждением вдыхая сладкий воздух, льющийся освежающим потоком с полей и леса.

– Посиди с нами, Петровна, – слышу голос с крыльца избы, что у самого леса.

Подхожу и вижу приветливые лица старушек-сестёр.

– Вот, с делами управились и вышли маленько посидеть. Уж, небось, немного нам таких вечеров отпущено, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Не заметили, как жизнь прошла, вся в трудах и заботах.

Татьяне Дмитриевне – семьдесят пять, А Марии Дмитриевне – семьдесят. Всю жизнь мы с Марией и за мужика, и за бабу. Видишь, какой справный дом у соседки? А это оттого, что мужик в доме, живой с фронта вернулся. А мой дом чужие руки подправляли, без интереса, вот такой он и неказистый.

Муж как ушёл в сорок первом, так и не вернулся. Василий из соседней деревни, вместе они служили, рассказывал, что погиб мой Гриша на его глазах, когда Днепр переплывали. Видно, убило его в воде, а так бы не утонул, хорошо плавал. Вот Мария помогла ребят поднять, двое их у меня осталось. Бывало, плачу, плачу дома, она с поля придёт: «Ты опять плакала? Глаза красные».

– Я тебя парным молочком угощу, – Мария Дмитриевна легко поднялась и пошла в дом.

– Какая она быстрая, бегает как молодая, – заметила я.

А видела бы ты её молодую, огонь девка! Осталась вековухой. Почитай, у нас почти всех парней поубивало. Потому и одиноких много. Мы так вместе и прожили. Её мои дети тоже мамой зовут.