Независимо от того, первичен или вторичен оккультный опыт во временном плане – т. е. с точки зрения вопроса «Что появилось первым?» – «мягкий», эзотерический взгляд явно играет первостепенную роль в формировании традиций, поскольку всюду именно жрецы и шаманы поддерживали и развивали общее наследие мифов и символов. Радин же, надо заметить, как и Боас, считал роль интеллектуала в примитивных обществах второстепенной22. Однако он должным образом признавал силу философской мысли в формировании их культурного наследия. Вероятно, взвешенное признание д-ром Радином диалога двух типов в ходе развития первобытных традиций – большее, что мы можем сделать, коль скоро мы не можем даже гипотетически вернуться назад, к тому моменту, когда в человеческом разуме впервые забрезжило метафизическое озарение, и узнать, придали ли мифы, ритуалы и символы форму обществу, в котором жил первый гений, мысливший как философ. «Неужели нам удастся верно проследить развитие мысли, развитие наших фундаментальных философских понятий, – спрашивает он, – если мы начнем с ложных предпосылок? Ведь если удастся доказать, что мыслители первобытных народов рисовали жизнь в философских терминах, что человеческий опыт и окружающий мир стали предметом размышлений, что размышления эти и поиски воплотились в литературе и ритуалах, то со всей очевидностью оказывается, что наше обычное отношение к истории культуры, не говоря уже о философских умозрениях, должно быть полностью пересмотрено»23.
Я сам считаю, что и образностью, и поэтическими прозрениями мифа мы обязаны гению людей «мягкого» типа мышления, а их визави – только приведением их к организованным формам религии. Насколько мне известно, в самих мифах происхождение символов и культов всегда приписывалось одиноко стоящим фигурам провидцев и визионеров – сновидцам, шаманам, духовным героям, пророкам и воплощения Бога на земле. Парящий Ястреб, например, когда его спросили, как его народ создал свои песни, ответил: «Они нам снились. Когда человек уходит в свое одиночество, ему снится песня»24.
Так или иначе, давно настало время, как и предупреждал нас Пол Радин, когда коллекционеры и классификаторы стали придавать глубокое значение своим изысканиям. Со всех уголков земли они собирали образы, сказки и мифы, при этом интерпретация этих материалов едва ли достигла самых первых подступов к психологическому анализу отношения человека к метафизическому. Ведь до сих пор интерес ученых был почти исключительно этнологическим и историческим. Они проанализировали со многих точек зрения то, что можно назвать стилистическими вариациями «носителей смысла». Но что означают подобного рода стилистические вариации, конечно, сказать невозможно, пока не будут установлены и поняты сами смыслы групп аналогичных метафор. Ведь суть науки о фольклоре и мифе заключается не в обрывках метафор, а в идеях, к которым эти метафоры отсылают.
1
2 Anthropology Today / ed. A.L. Kroeber. Chicago: University of Chicago Press, 1953.
3
4
5
6
7 Ibid. P. 157.
8
9 Брихадараньяка-упанишада, 1:4:1–5 / Пер. А.Я. Сыркина.
1 °Cм. также:
11 Младшая Эдда. Gylfaginning IV–VIII.
12
13 Ср.
14 Vedāntasāra, 55–56.
15
16 Бхагавадгита, Гл. 10 / Пер. В.С. Семенцова.
17
18 Фрагменты не сохранившихся трагедий Эсхила, «Гелиады» (пер. М.Л. Гаспарова).
19 Предисловие к:
20 Sri Ramakrishna Centenary Committee, The Cultural Heritage of India. Mayavati, India: Advaita Ashrama, 1936. Vol. II. P. 518–519.
21
22
23 Ibid. P. 386.
24
Глава 4
Мифогенез