Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Тогда закономерно возникает еще один вопрос: в чем ценность или смысл мифологического представления, которое в свете современной науки должно быть признано ошибочным, философски ложным, абсурдным или даже формально безумным? Первый ответ, несомненно, тот, который в течение последнего столетия неоднократно предлагали наши крупнейшие мыслители. Ценность надлежит изучать скорее как функцию психологии и социологии, а не как некую опровергнутую позитивизмом систему, скорее в терминах определенных воздействий, оказываемых символами на характер индивида и структуру общества, чем в терминах их очевидной несочетаемости с образом космоса. Их ценность, другими словами, не в научной, а в художественной сфере: и как искусство можно изучать с точки зрения психологии, как символизм или симптоматику психических процессов, так же можно подходить и к архетипам мифов, сказок, архаической философии, космологии и метафизики.

Именно такую точку зрения изложил проф. Рудольф Карнап в курсе лекций «Философия и логический синтаксис», читанных в Лондонском университете и опубликованных в 1935 году. Он утверждает, что метафизические пропозиции «не являются ни истинными, ни ложными, но выразительными». Они подобны музыке, или лирическим стихам, или смеху. И все же, отмечает он, они претендуют на репрезентативность. Они претендуют на теоретическую ценность, и при этом в заблуждение вводится не только читатель или слушатель, но и сам метафизик. «Метафизик полагает, – пишет д-р Карнап, – что в своем метафизическом трактате он нечто утверждает, и это приводит его к спору и полемике с пропозициями другого метафизика. Поэт, однако, не утверждает, что стихи другого неверны или ошибочны; он довольствуется тем, что называет их плохими».⁸

К.Г. Юнг неоднократно проводил различие между терминами «знак» и «символ». Первый, знак, является отсылкой к некоему понятию или объекту, определенно известному; второй, символ, является наилучшим способом сделать аллюзию на что-то относительно неизвестное. Символ не стремится быть воспроизведением, и его значение не может быть более адекватно или ясно передано иными средствами. Действительно, едва лишь символ переведен с языка аллегории, а фактор неизвестности отброшен, он мертв⁹.

Я полагаю, мы можем сказать, что в предлагаемом Юнгом смысле символы науки и символической логики являются в этом смысле знаками, а образы искусства – символами.

В индийской философии встречаются два термина, которые являются аналогами знака и символа в данной интерпретации. Первый, pratyakṣa (от prati, что означает «рядом, напротив», и akṣa, «глаз»: «очевидный для глаза») относится к разумной, явной, непосредственной области, воспринимаемой органами чувств. Это поле описывается как поле бодрствующего сознания. Здесь субъект и объект отделены друг от друга, а наблюдаемые явления относятся к «грубой материи», в то время как логика отношений вещей и понятий друг к другу может быть выражена в основном в евклидовых или аристотелевых терминах: А не есть не-А; два объекта не могут занимать одно и то же место в одно и то же время. В современной физике, конечно, эти очевидные правила начали размываться, так что научные и логические формулы теперь демонстрируют некоторые качества искусства. Однако референции этих современных формул невидимы глазу и, кроме того, относятся не к «грубой материи», а к тому, что индийцы называют «тонкой материей». Следовательно, они, по-видимому, относятся к тому, что описывает второй термин.

В индийской системе понятий аналогом юнговского «символического» выступает parokṣa (снова от akṣa, означающего «глаз», но теперь с приставкой paras: «за пределами, далеко, выше»; таким образом, значение – «за пределами досягаемости глаза»). Ибо то, к чему отсылает parokṣa, воспринимается бодрствующим сознанием не сразу. Можно вспомнить платоновские идеи, сугубо умопостигаемые, духовные, эзотерические. Используется также термин адхидайвата, «божество». Но святые и мудрецы воспринимают их в видениях, и поэтому говорят, что они относятся к области «сновидения».