Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Таким образом, когда символ функционирует для вовлечения, наш разум находится под действием чар самого символа, одновременно получая необходимую информацию и защиту от неизвестного. Но когда символ функционирует для отъединения, перемещения и метаморфозы, он становится катапультой. В Мундака-упанишаде есть наглядное представление о символе, функционирующем таким образом:

Пранава – лук, стрела – Атман, Брахманом зовут эту цель;

Следует, не отвлекаясь, узнать его. Пусть [человек] соединится с этим [Брахманом], как стрела [с целью]⁷³.

Ритм шаманского барабана – это пранава, слог АУМ. Транс шамана – это птичий полет оперенной стрелы. Его разум, освобожденный от прибежища символа, должен непосредственно встретиться с mysterium tremendum неизвестного.

Но неизвестное имеет две степени. Есть (1) относительно неизвестное и (2) абсолютно непознаваемое. Можно сказать, что относительно неизвестное представлено психологически – содержанием бессознательного, социологически – динамикой истории, а космологически – силами Вселенной. Это то неизвестное, к которому отсылает термин parokṣa, означающий «за пределами досягаемости глаза». И то, к чему parokṣa отсылает, воспринимается бодрствующим сознанием не сразу. Эти явления называют адхидайвата, т. е. «ангельские» или «божественные». Святые и мудрецы лицезрели их в видениях, и поэтому говорят, что они относятся к области «сновидения». Но в современном мире мы стали говорить и думать о таких вещах совсем иначе, чем мудрецы прошлого. Фома Аквинский был прав, когда утверждал, что Писания должны быть признаны истинными как на телесном, так и на духовном уровнях. Во времена их создания они считались телесно истинными, а их духовная истина проистекала из телесного мира их изображения. Сегодня этот телесный мир исчез, и на его место пришел другой: соответственно, исчез и духовный мир, и на его место пришел или приходит другой. Но ни одна живая система символов, функционирующая для вовлечения, не может выжить, если она потеряла контакт с реальными сознательными и бессознательными мирами своего общества – когда ее ссылки к полю бодрствующего сознания опровергнуты. Как знаки, относящиеся к известному, так и символы, относящиеся к относительно неизвестному, являются функциями знания определенного времени.

Но есть и другая степень или категория неизвестного – то, что понимается как лежащее за пределами даже самых высших отсылок мистического, эзотерического, «духовного» лексикона parokṣa. «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао» – таков знаменитый зачин трактата «Дао дэ Цзин»⁷⁴. «Ибо лишь тогда, – писал Аквинат, – лишь тогда мы истинно познаем Бога, когда веруем, что Сам Он выше всего того, что может думать о Боге человек»⁷⁵. И, наконец, слова мудрости из Кена-упанишады: «Оно поистине иное, чем познанное, а также выше непознанного»⁷⁶.

Такова категория или степень неизвестности, к которой в конечном счете устремлены все высочайшие мифологические и религиозные системы. Однако считается, что она абсолютно невыразима, что она есть полная безраздельность непознаваемого, неисчерпаемая в своей темноте. И к ней вырабатывается два типа отношения. Первое – это абсолютный ужас, покорность или, как мы говорим, благочестие. Человек не стремится проникнуть внутрь, ибо это было бы проявлением высокомерия: единственным возможным средством связи является символ. Это случай Церкви страждующей, воинствующей и торжествующей. Но второе отношение – это отношение мистика, чья душа может стать стрелой, и в этом случае символ функционирует только для отъединения. Соответствующий санскритский термин – mokṣa, «освобождение». И если символ, функционирующий для соединения, обязан был оставаться убедительным как на телесном, так и на духовном уровнях, то символ, функционирующий для отъединения, не должен относиться ни к тому ни к другому. Его функция – просто приводить душу в движение.

А вот еще один рассказ тунгусского шамана: