Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Когда я шаманю, приходит дух умершего Ильи и говорит моими устами. Эти-то мои предки-шаманы и принудили меня вступить на путь шаманского служения. До того, как стал шаманить, я целый год прохворал. Сделался шаманом, когда мне исполнилось пятнадцать лет. Болезнь (заставившая меня стать шаманом) выражалась в том, что у меня вздувался живот и случались частые обмороки. Когда начинал петь, то болезнь обычно проходила. Затем, мои предки шаманят. Они ставят меня как пень и стреляют из луков, пока я не лишусь сознания. Они разрезают мое мясо, отделяют кости, считают их. Мясо мое едят в сыром виде. Считая мои кости, они признали, что есть лишняя. Если бы не хватило костей, то я не мог бы стать шаманом. Когда производили всю эту операцию, я целое лето не ел и не пил. В конце они (духи шаманов) пьют кровь оленя и дают пить мне. После этой операции у шамана становится меньше крови, и он бывает бледен.

То же самое случается с каждым тунгусским шаманом. Только после того, как предки-шаманы таким образом разрежут его тело и разберут кости, можно начать шаманить⁷⁷.

Лук тунгусского шамана ни в коем случае не обладал силой лука, описанного в Мундака-упанишаде, ведь он посылал стрелу его души только до сферы его предков в бессознательном, относительно неизвестном. В этой фантазии, однако, стоит отметить палеолитическую черту – не придавать индивидуальному видению никакого универсального, космического значения. Духовные силы, с которыми сталкивался шаман, были его предками, и отсылка была только к нему самому.

Но как мы видели на примере мифа апачей-хикарилья, эта ярко выраженная ориентация на индивидуума стала со временем архаичной и разрушительной, титанически-демонической, едва только неолитическая организация вселенной вокруг одного центра власти была воплощена в жизнь. Поэтому сейчас мы должны попытаться развить наше представление о функционировании символа для отъединения под запретом этого ограничения, т. е. в рамках самой мандалы. И я предлагаю сделать это с помощью краткого – по необходимости пунктирного – наброска развития отношения к обществу азиатских йогов.

Полет меж двух мыслей

Выбор иллюстративного материала не произволен, а обоснован рядом соображений. Первое и самое важное заключается в том, что на Востоке существует богато документированная история духовного отъединения, начиная с периода самых ранних индийских Упанишад, то есть с VIII в. до н. э. Второе – это тот факт, что на протяжении всей этой долгой истории связь методов и практики йоги с их укорененностью в шаманской трансовой традиции оставалась настолько прочной, что, когда буддизм продвинулся на север Тибета и Монголии, он легко слился с местными религиями бон, в которых шаманская магия играла ведущую роль. Фактически само слово «шаман», пришедшее из языка сибирских тунгусов, по мнению некоторых, происходит от санскритского śamana, означающего «монах», «йог» или «аскет»⁷⁸. Легендарная биография тибетского мудреца XI века Миларепы служит достаточным доказательством этой тесной связи⁷⁹; а в некоторых буддийских общинах Японии шаманская магия до сих пор практикуется как раздел религии. Кроме того, не будем забывать, что на груди медитирующего Будды на Дальнем Востоке часто выгравирована свастика, поворачивающаяся против часовой стрелки (рис. 13), которая, как мы видели, впервые появилась на крыльях палеолитической птицы (рис. 12)[45]. И, наконец, третья причина выбора этого контекста для иллюстрации реакции духа-титана на ограничения и архетипы иератического государства заключается в том, что в Азии эти ограничения никогда не ослабевали. Сила идеалов архаичной кастовой системы, например, остается огромной в Индии и по сей день. И поэтому перед нами все еще в полной силе неумолимое продолжение яростного диалога, который тысячелетиями ведется между жрецами– хранителями социальной архетипологии и бесстрашными мастерами mokṣa, «освобождения».