Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Титанический аспект такого рода знания становится очевидным в тот момент, когда мы понимаем, что, поскольку все должно переживаться как явление Единой Святой Силы, не может быть такого фундаментального различия между добром и злом, святостью и пороком, Богом и дьяволом, как владыки и блюстители мандалы хотел бы заставить нас поверить. На самом деле (и это со временем стало одним из принципов так называемого «пути левой руки») иметь такое убеждение – значит оставаться запертым в раздробленном состоянии, характерном для тех, кто попал в великую ловушку Разума, Добродетели и Закона. Тантрические дисциплины просветления, в рамках которых Пять запретных вещей становятся Пятью благими вещами, ступенями лестницы просветления, а также изображениями эротических оргий, которыми изобилуют многие храмы индийского Средневековья, дают нам понять, что, когда все божественно, все утверждается. И делается с таким акцентом, который не менее ужасен для социально обоснованного, легкопотрясаемого анимистического сознания, чем безжалостное отрицание мира теми, кто ранее отвергал тело.

И вот снова у нас есть дисциплина отъединения; теперь, однако, она соблюдается не через отказ от знаков и символов, которые для других подразумевают вовлеченность, а просто через отказ от их отсылок. На протяжении всей своей жизни, на протяжении всего периода своего пребывания в сфере времени, человек должен продолжать постоянно освобождаться от тетивы лука. И в то время как для «лесного философа» каждое возбуждение чувств было опасностью, отвлечением ума от той точки сосредоточения, посредством которой должно было быть достигнуто неподвижное состояние, и первым упражнением всякой дисциплины должно было быть dama, «контроль», «обуздание внешних органов», теперь, напротив, тождество временного опыта и вечного претворения, сансары и нирваны, стало первым принципом как философии, так и практики. Будь то в приливах страсти или в пустыне скуки, медовая доктрина вселенского присутствия должна быть проверена на истинность, и ее истинность должна быть испытана на деле. «В океане брахмана, – читаем мы, – наполненном нектаром Абсолютного блаженства, чего следует избегать? Что принимать? Что есть такого, что не является мной, и что есть такого, что отличается по своему характеру?»⁸⁸

На Западе эта разновидность титанизма, возможно, имела место в некоторых ранних гностических культах, которые, по-видимому, поражали обычных римлян настолько, что создали христианству очень дурную репутацию. «Расщепите палку, – гласит гностический афоризм, – и вот Иисус!» Но воспоминания о таких верованиях были начисто вычеркнуты из летописи Запада. Однако в эпоху Ренессанса подобные идеи пережили возрождение. Ощущение имманентного присутствия Бога во всем сущем, которое вдохновляло большую часть новой жизни, а также искусство, расцветшее в тот период, способствовало смелости в экспериментах, которые зачастую рушили границы не только астрономического и географического порядка, но и нравственного. «Греши смело!» – сказал Лютер. Fortiter pecca! И он был не единственным человеком своей эпохи, который осознал духовный смысл такого призыва.

Но мы все еще в ловушке, потому что мы к чему-то привязаны. Мы привязаны к идее просветления, освобождения, отъединения. Согласно этим учениям, полным стремления, смятения и экстаза, все равно могло бы показаться, что существует заметная разница между «тонкими провидцами с тонким интеллектом», которые «знают», и теми из нас, кто не столь мудр. Конечному значению принципа недвойственности, тождественности А и не-А, т. е. еще предстоит отдать должное в полной мере. Итак, мы подошли к четвертой и заключительной стадии развития принципа титана в рамках круга социальной мандалы.

То, что теперь следует понять, просто продвигает на один шаг вперед принцип, только что описанный как принцип третьей стадии. Ибо если бхога – это йога, если сансара – это нирвана, то иллюзия – это просветление, соединение – отъединение, а рабство – свобода. Ничего не нужно делать, не нужно прилагать никаких усилий; ибо в самом нашем рабстве мы свободны, и в самом нашем стремлении к освобождению мы еще больше привязываем себя к рабству, которое уже является свободой.