Полет к солнцу (СИ)

Хотя, конечно, он не разбирал про себя, почему ему так хорошо в присутствии этой девушки. Он просто чувствовал себя рядом с Джеральдиной бодрым, воодушевленным, готовым на все, и не было ничего прекраснее в мире, чем ее белокурые завитки, выбившиеся из-под застиранного чепчика, грубый холщовый передник и руки — белые, довольно изящные, но с безнадежно огрубевшей кожей. У нее были небольшие серые глаза, но столько внимания и доброты светилось в них, что Альбусу они казались завораживающе красивыми.

— Скорее бы в Хогвартс, — разглагольствовал он, глядя, как быстро мелькают ее обтянутые грубой тканью локти. — Я хочу научиться трансфигурации! Представляешь, можно взять любую вещь и превратить во что угодно!

Превращать ему в самом деле нравилось: именно в этом деле, как ни в каком другом, он ощущал власть над природой, и это завораживало.

— Но, кажется, не совсем так, — мягко возразила девушка. — Если я правильно помню, нельзя превращать предметы в еду или деньги…

— Мы просто не знаем, как именно это сделать, — отмахнулся Альбус. — Если мне удастся понять принцип, то сделать можно будет все, что угодно.

— И в чем же принцип? Как по-твоему?

— Вообще, я уже думал над этим. Конечно, у меня пока нет учебников, но я собрал все, что слышал от родителей, и попытался понять. Выходит, суть в том, что любой предмет — это устойчивый сгусток энергии, как бы глины, которая застывает в определенной форме, ну как кирпич или ваза. А мы можем взять эту энергию и переплавить во что-то другое. Интересно, а можно ли создавать вещи из чистой энергии или наоборот? — Альбус задумчиво посмотрел Джеральдине в лицо, словно ожидая, что она ему ответит. Но миссис Скримджер вызвала ее в зал.

— Мне кажется, ты станешь кем-то великим, — сказала однажды Джеральдина. Они вместе шли от колодца, она слегка клонилась в сторону под тяжестью ведра, и Альбус с непонятной самому тревогой смотрел, как плещется ледяная вода на ее вытертые башмаки. — Обычная дорожка — это точно не по тебе. Ты, наверное, будешь самым молодым министром магии или каким-нибудь жутко известным ученым.

— Конечно, — в этом-то мальчик ни секунды не сомневался. — И тогда ты выйдешь за меня замуж?

Она остановилась так резко, что чуть не расплескала всю воду. Альбус похолодел при мысли, что она сейчас рассмеется, но Джеральдина посмотрела на него очень серьезно.

— Выйду. Я буду тебя ждать.

— Тебе не придется ждать долго, — заверил ее Альбус. — К двадцати годам я буду министром, это точно.

Сухие губы Джеральдины скользнули по его волосам.

…После, взрослея, он много раз видел изображение богини любви: и беломраморные статуи, и рыжую чахоточную Венеру Боттичелли, и пышнотелую спящую деву с безупречным лицом — Венеру Джорджоне. Но он лишь снисходительно улыбался чужим фантазиям, зная, что на самом деле у богини любви худые башмаки, застиранный чепчик и натруженные руки.

А между тем прошла осень, и Годрикову Впадину покрыл белый предрождественский покров. Альбус любил праздники, а в особенно Рождество с запахом хвои, праздничным угощением и общими прогулками по свежему снежку, но сейчас дома было нерадостно. Приступы у Арианы повторялись все чаще, приобретая разрушительную силу: чашки в комнате, где с ней становилось нехорошо, лопались, у стульев подламывались ножки. Сама она после припадков примерно на полчаса впадала в забытье. Днем мать разрывалась между комнатой сестры и пристройкой, где оборудовала аптеку, а по утрам Альбус иногда заставал ее в слезах над очередным номером газеты. Процесс по делу отцом пресса освещала во всех подробностях.

— Приговор вынесут сразу после Рождества, — проронила мать однажды, когда Альбус, проснувшись раньше брата и сестры, спустился к ней. До Сочельника оставалось два дня. — Скорее бы. Это совершено невыносимо. Я не представляю, как он там сейчас, в этой камере… В Азкабан не принимают ни продукты, ни теплые вещи. Как мне жить? Так, словно он уже сейчас умер для меня?

Альбус, залившись краской, неловко погладил мать по руке. К стыду своему, он почти не думал об отце, и лишь когда кто-то напоминал, как Персиваль сейчас страдает, становилось режуще больно. Но в душе, кажется, он распрощался с отцом с тех самых пор, как того арестовали, притом распрощался без особенной грусти. В конце концов, с арестом отца ругани и побоев Альбус стал принимать гораздо меньше. Разумеется, сейчас у него хватило ума не говорить об этом матери, а она, похоже, не поняла, что чувствует сын.

— Аберфорт и Ариана пока ничего не должны знать, — Кендра вытерла слезы в уголках глаз. — Погуляй сегодня, развейся. Вот, возьми немного мелочи, купи конфет. Можешь съесть их сам и ни с кем не делиться.

Она вложила в ладонь сына несколько монет. Альбусу почудилось, что за дверью кто-то шевельнулся: видно, Аберфорт успел услышать окончание разговора. Теперь будет завидовать, что Альбусу дают деньги.