Полет к солнцу (СИ)

— Я не против. Послушай, это положительно какой-то знак. Откуда ни возьмись, в неожиданный час… — он взял Альбуса за подбородок. — Грубое лицо… Нет, интересное, необычный овал лица. И эти глаза… как весеннее небо. Таких глаз я ни у кого не видел.

Рука с длинными пальцами соскользнула чуть ниже. Альбус дернулся.

— Если вы в самом деле устали и хотите есть, то идемте за мной, нечего время терять.

— Идем-идем, — пробормотал парень. — Надо же… Да, я Бейзил.

— Альбус.

Они зашагали по сонным улицам. Бейзил томным, чуть гнусавым голосом (удивительная манерность) иногда ронял замечания, которые мальчик пропускал мимо ушей. Мало ли, какой бред человек может нести с дороги.

— Я пробуду в гостинице пару дней. Не зайдешь ко мне?

— Нет, — огрызнулся Альбус, не оборачиваясь.

— Жаль. Ты редкий экземпляр. В тебе очень развито дионисийское начало.

— Какое? — все-таки незнакомое слово заставило остановиться.

— Дионисийское. Необузданная, роковая, пьянящая, идущая из самых недр природы страсть жизни, возвращающая человека к непосредственной мировой гармонии и единству всего со всем, — продекламировал Бейзил, словно читая стихи. — Иными словами, ты, пожалуй, тянешь на сверхчеловека. Задатки есть.

Альбус некоторое время обдумывал сказанное, не желая себе признаться, что слышать такое лестно.

— А вы с чего такое взяли?

— Почитай Ницше. У него все подробно объяснено. Может, я тебе оставлю книжку? Через пару дней заберу.

Альбус поколебался. За пару дней он любую книжку мог бы проглотить, но связываться с Бейзилом почему-то было неохота.

— Нет, спасибо, не нужно.

========== Глава 15. Человек с часами ==========

Зной летнего полдня томил. Лениво звенели насекомые, от земли поднималась легчайшая дымка, а в раскалено-синем небе не было ни облачка — сущая лазурная пустыня без единого оазиса.

Кладбище в Годриковой Впадине укрывали по краям широкие кроны дубов и буков, от этого было прохладней. На надгробный камень, под которым покоилась Джеральдина, падала узорчатая тень дубовой ветки. Один прутик с кудрявыми листьями, который, видно, отломило вчерашним сильным ветром, Альбус положил на могилу вместе с пестрым букетом — ромашки, колокольчики, дикие гвоздики, васильки, куколь… Он рвал цветы без разбору. Если бы можно было подарить этот букет ей самой, живой и веселой, как прежде. «Если бы я мог ее увидеть еще хоть раз». А у него даже фотографии не осталось, и временами он пугался, что ее образ начинает стираться в его памяти.

Пришел на ум рассказ Виктории о фотографиях post mortem — мертвых наряжают, усаживают среди живых, иногда открывают глаза или рисуют зрачки прямо на веках. Он невольно представил себе Джеральдину, уже мертвую, в парадном платье, усаженную на стул, с нарисованными глазами. Может, рядом уселись бы ее мать или Анджела — трогательное семейное фото. Ему показалось, что он снова проглотил «Берти Боттс» со вкусом рвоты. Такие фотографии казались омерзительным надругательством над усопшими.

Он провел ладонью по камню, слегка нагретому жарким солнцем. Хотелось верить, что Джеральдина где-то рядом, что она стоит сейчас за дубом и с улыбкой смотрит на него. Поморгав, Альбус стал рассказывать, как прошел его первый год в школе, каких друзей он нашел, какие у него учителя и как он переписывается с Уоффлингом.

— Я дальше тренируюсь колдовать без палочки. Знаешь, получается уже лучше. Очень медленно, правда. Вот бы осваивать все на свете сразу, было бы здорово.

Он совсем забылся, и ему показалось, что Джеральдина вправду, сидя рядом, слушает его. Прикрыв глаза, Альбус протянул руку — но коснулся лишь камня и сухих стеблей. С разочарованным вздохом он поднялся. Как раз вовремя: вдалеке он заметил Анджелу, идущую по тропинке. Она, должно быть, шла навестить сестру, но видеть ее Альбусу не особенно хотелось.

Дома царила скука. Мать, как всегда, кружилась в делах. Аберфорт, который за эти месяцы подрос и окреп, расхаживал по двору настоящим маленьким хозяином. Он уже норовил сделать за мать «мужскую работу»: вбить гвоздь, накосить травы козам, починить табурет (пусть Кендра и могла справиться одним Репаро, но она не мешала сыну). Он даже рвался рубить дрова, но еще не мог толком размахнуться топором, и мать посылала его собрать хворост.

Он снова взялся за силки, что нередко обеспечивало семье на обед куропатку, а то и кролика, и иногда не вылезал из какого-нибудь ивняка, собирая прутья для корзин, а по вечерам их плел.

— Аберфорт сам носит корзины в Пэгфорд, — похвасталась мать однажды. — Его на телеге подвозит мистер Сайкс, молочник. Выручка получается неплохая.

— А то! — важно ответил Аберфорт. — Я умею торговаться, ни кната не уступлю.

— Хозяин растет, — мать потрепала младшего сына по волосам. — Ох, и повезет девушке, которая за тебя выйдет. Всегда будет дом — полная чаша.

Аберфорт раскраснелся от удовольствия. Альбус спрятал лицо за книгой. Почему-то умница-мать, лебезящая с ограниченным и самодовольным Аберфортом, производила неприятное впечатление. Ариана, как всегда, поспешила предотвратить ссору: