Полет в неизвестность

Попав в плен, Баур странным образом надеялся на быстрый исход союзников из союзного лона, на начало их ссор и разногласий, быстро трансформирующихся в вооруженный конфликт между ними, на скорое восстановление Германии при поддержке США и Англии и присоединение к ним в новой войне против СССР. Постепенно иллюзии рассеивались, и он терялся в собственных прогнозах будущего страны, своего будущего.

Временами он был просто в отчаянии, не понимая, что делать, как себя вести, на что надеяться и чего ожидать от судьбы. Оторванный от семьи, лишенный права переписки, возможности общения с коллегами по несчастью в госпитале, читать прессу, он впадал в ярость, не ел, не общался с Мишем, с медперсоналом, часами лежал на боку, упершись взглядом в плохо окрашенную зеленой масляной краской стену палаты. В такие минуты обострялась боль, но именно она была его союзником, отвлекая от самых мрачных мыслей и желаний, а такие все чаще навещали его, и он умудрился даже спрятать в складки старого матраса половинку лезвия безопасной бритвы и ржавый гвоздь, валявшийся под кроватью на расстоянии протянутой руки.

Но НКВД, регулярно получавший донесения агента Мокрого, в том числе и о душевном состоянии Баура, не дремал. Однажды ночью в госпитале провели крупный шмон, то есть обыск всех больных-заключенных и у Баура без особого труда нашли запрещенные колюще-режущие предметы. Майор Тюшкин с видом строгого учителя внушал Бауру, словно нашкодившему балбесу:

— Нехорошо, генерал, нарушать законы. Советская власть вас лечит, кормит, заботится о вас. А вы что? Похулиганить решили? Нехорошо. Должен предупредить, в случае повторения будут приняты строгие меры.

Баур был убежден: сдал его Миш. Зародившееся к денщику недоверие постепенно перерастало в тщательно скрываемую неприязнь, и Миш ощущал изменившееся к нему отношение. Баур регулярно его подначивал, придирался. Вот и сейчас Баур не стерпел вида денщика с его прилизанными волосами, откормленной рожей и вечным запахом лука:

— Миш, а ведь это вы указали конвойным, где я прятал лезвие и гвоздь. Они даже искать не стали, просто сунули руки в заранее известные места.

— И не стыдно вам, господин группенфюрер, поклеп на меня возводить?! — загундел Миш притворно-обидчивым тоном. — Стараешься для вас, стараешься, а доброго слова не услышишь. Как вы только могли подумать так обо мне?

— Ладно врать, Миш. Кроме вас, некому было. Ведь вы один здесь денщик. Я понимаю, всем хочется побыстрее от плена улизнуть, но своих предавать — последнее дело.

Разобиженный Миш собрал кипу принесенных советских газет, которые был намерен читать Бауру и, демонстративно уходя, бросил в сердцах:

— Зря вы так обо мне, господин группенфюрер.

Только он ушел, дверь по-хозяйски, рывком, отворили и в палате вновь оказался улыбающийся майор НКВД Тюшкин, а с ним некий господин в немецкой генеральской форме, но без погон.

— Вот, генерал, принимайте вашего земляка. Любите и жалуйте, генерал-лейтенант Мюллер собственной персоной.

Баур не сразу признал в этом человеке Винценца Мюллера[32], ставшего, как и фельдмаршал Паулюс, символом предательства. Мюллер командовал 4-й немецкой армией, в сорок четвертом полностью разгромленной под Минском. Сам Мюллер попал в плен.

Примерно одного с Бауром возраста, Мюллер сделал неплохую карьеру. По слухам, в годы Веймарской республики он, проходя службу в пограничной страже, занимался разведкой в приграничных с Германией районах Франции и Польши, служил в штабах, разрабатывал мобилизационные и оперативные документы, отличился в Польскую и Французскую кампании 1939–1940 годов, грамотно руководил войсками на Восточном фронте. Фюрер уважал этого скромного служаку и постепенно продвигал его вперед, но, узнав о его добровольном пленении, приказал Кальтенбруннеру любыми способами вызволить того из советского плена, доставить живым в Берлин и публично повесить перед Бранденбургскими воротами в назидание другим командующим армиями вермахта.

Мюллер присел на пустую койку. От него исходил запах дешевого, возможно советского, одеколона. Долгим холодным взглядом он изучал Баура.

— Здравствуй, Ганс. Как ты себя чувствуешь? Нужна ли какая помощь?

Баур не понимал, что произошло у него где-то там, под ложечкой. Что-то стало щекотать и чесаться, и ему вдруг захотелось рассмеяться, ну просто заржать, словно изголодавшему мерину. Он обеими ладонями обхватил лицо и еле себя сдержал.

— Здравствуйте, генерал Мюллер, — ему не хотелось переходить на интимный тон общения, — я в порядке, лечат и кормят хорошо, помощь не нужна. Не требуются также ваши усилия уговорить меня на сотрудничество с русскими. Я, Мюллер, присягу давал фюреру, не снимал ее с себя и другую давать не намерен. Честь имею кланяться.

Мюллер, не выражая никаких эмоций, поднялся и просто, без сожаления попрощался:

— Ну, будь здоров. Понадобится помощь, зови.

Майор НКВД Тюшкин был явно разочарован.

Глава 27