Полетели

— Выпьем чаю? — улыбнулась она. — Расскажи мне, где ты был?

Я молча рассматриваю этот полуразрушенный дом.

— Сегодня первый раз за столько лет вышло солнышко. Посмотри в окно, как радуется тебе море, — приобнимает она.

Я иду к разрушенным окнам и смотрю в окно — голубая лазурь воды нежно баюкает на себе лучи солнца, блики от которых зарезвились на моём лице. Прислушался. Лёгкий бриз о чём-то переговаривался с морем, создавая спокойный фон для разнообразных голосов птиц.

— Так, — говорю я. — Как ты живёшь в этом разрушенном доме? Ему же нужен ремонт.

Пристально смотрю на девушку.

— Ах, Виктор, — грустно ответила она. — Нам, мечтам, не приходится выбирать, где погибать, когда нас начинают разрушать.

«Это всё твои глупые мечты, Виктор. — Отец навис тучей над своим семилетним сыном. — Оставь свой дом с садом на берегу моря и красавицу жену. Пора жить в реальном мире. Иди-ка помоги мне».

Я снова посмотрел в разрушенное окно, подмигнул морю, обнял свою красавицу жену и прошептал: «Где мои инструменты, мечта? Пора здесь всё отремонтировать».

Завтра в три

— Завтра в три!

— В три? Ты уверен?

— Да, предупреди всех.

Сенька слегка поёжился и крикнул своим ещё совсем писклявым голосом:

— Ма-а-а-ам! Завтра в три!

Мать Сеньки на миг перестала чистить алюминиевую кастрюлю, перекрестилась и снова взялась скрести по металлу. «Началось», — только и подумала она.

В небольшой деревеньке, где все знали друг друга и — что самое важное — друг о друге, Сеньку называли Чертоносец. Он постоянно разговаривал с кем-то невидимым, который рассказывал ему, кто какой человек на самом деле и что с ним случиться может. И ведь молчать бы пацану, однако нет. То бабе Нюре гибель бурёнки предсказал, то дяде Толе — аварию. Люди искренне недолюбливали Сеньку и каждый раз просто открещивались от него. А когда случалось то, что предсказывал Арсений, люди недобро смотрели на него и бубнили: «Накликал, Чертоносец!»

Вот и в этот раз Акулину Сергеевну, мать Сеньки, возглас сына привёл в замешательство. Опять Чертоносец кому-то чего-нибудь предскажет, и опять ей, бедной, потом выслушивай про «накликал». Да и её стороной обходили — колдунья, мол, вот выродка и родила на свет.

Сенька тихо присел на табуретку неподалёку от матери и, недолго смотря в потолок, вдруг спросил:

— Мам, а ты меня тоже не любишь? — и пристально уставился на мать.

Ресницы у Акулины чуть дрогнули, казалось, что вот-вот из её глаз хлынет отчаяние уставшей матери и зальёт собою весь дом. Уголок губ пришёл в движение и растянул слегка розовую щёку.

Она улыбнулась:

— Ну что ты, Сень? Тебя я очень люблю. Я не люблю твою странность. Почему ты не хочешь быть как все?

Сенька слегка поморщился:

— Мне сложно понять такую любовь, мам. Разве можно любить что-то в человеке, а что-то не любить? Ведь ты же тогда любишь не целого меня?

Акулина посмотрела на сына:

— Я люблю тебя. Просто, пожалуйста, оставь свои странности.

— Мам, я странный потому, что меня не понимают люди?

Мать посмотрела прямо в глаза сыну и строгим голосом произнесла:

— Я сказала. Оставь свои странности, Сеня. И ты же видишь, я не в настроении говорить на эту тему! Что ты ко мне пристал?

Сеня обнял мать, достал из своего кармана конверт и вручил его ей:

— Завтра в три, мам. Открой его завтра в три.

Наутро Сеньке что-то нездоровилось. Завтракать он отказался, чем вывел из себя мать. Прикрыв за собой дверь и буркнув: «Захочешь есть — там найдёшь», Акулина вышла во двор. Ворча, что всё в доме приходится делать одной, она хлопотала по делам огородным. В голову лезли всякие мысли — то о муже покойнике, то вот о сыне юродивом. Сколько пережить пришлось из-за пацана! Горько было. Присев передохнуть на скамейку, Акулина увидела на земле тот самый конверт, который вчера дал ей сын. Посмотрела на часы — 14:57.

«Уже можно», — улыбнулась Акулина и вскрыла конверт.

«Мам!» — кричали неровные буквы, которые старательно выводил Сенька.