Полеты на Марс и наяву, или Писатель-функционал

– Сколь люди на белом свете живут, столь смерть подле них ходит. И никто заранее разглядеть свою смерть не может. Бывает она тихая и незаметная, а бывает дикая и бессмысленная. А самая лютая и ненасытная – солдатская смерть. И отправляется солдат на войну не для того, чтобы биться с врагами за «родную землю» да за чужие богатства, а чтобы смерть свою одолеть, потому-как нет у него никакого другого врага, кроме смерти своей…

Странная это была притча, долгая, бессмысленная (как показалось Ивану) про каких-то двух воинов, которые Смерть солдатскую одолели, а теперь памятниками на кургане стоят. А когда Шаньга наконец замолк, то сразу же сник, скукожился и впал в продолжительную минуту памяти, которая была очень похожа на скоропостижную смерть. Розгов же, не обращая внимания на бездыханность соседа, назидательно поднял указательный палец:

– Во-о-от, обязательно опубликуй это в своей книге! Положительный настрой наших бойцов – основополагающая боевого духа, а также основа, так сказать, моральной устойчивости и патриотического воспитания Россиян в целом и в частности.

«Этих политиков учат что ли так замысловато и путано изъясняться?» – подумал писатель, и косясь на начинающего синеть министра обороны, пообещал записать всё слово в слово. Розгов одобрительно похлопал его по плечу:

– Молодец, молодец! Ну ты обустраивайся тут, не стесняйся, пиши себе потихоньку, мы ведь тебе и компьютер привезли, – кивнул он на мертвого главнокомандующего и махнул рукой на комнату, где Иван Петевич провел свою первую ночь на космодроме Восточном.

А затем Розгин схватил подмышку окоченевшего Серегу Кужугетича, открыл дверь в «камбуз» и растворился в черной-пречерной комнате. Дверь за ними закрылась сама собой. Иван хотел было крикнуть в закрывающуюся дверь: «А где тот курган то, ну на котором солдаты стоят?»

Но передумал, озяб, сморщился и заскулил тихо, жалко, как никому ненужный дворовый пёс.

Глава 8. Оружие для космонавтов

Раздаточное окно искоса глянуло на нытика и тоже постаралось быстренько уйти в задумчивую ночную смену, а Водкину-Безделкину стало стыдно, и он перестал скулить. Ведь во-первых, парниша уже начал привыкать к дьяволиаде, а во вторых, по генотипу своему он не был трусливой девчонкой!

– Ну я же не девчонка в конце концов! – пробормотал Безделкин и налил горючей жидкости из первой же попавшейся импортной бутылки во все рюмки сразу.

Он выпил их одну за другой, не закусывая. Через пару минут полегчало, и Иван запасливым взглядом обвёл все бутылки, какие стояли на столе; удовлетворенно хмыкнул и принялся бережно закрывать пробками начатые, то есть отпитые (ну или испитые).

– Наполовину полные, – подсказало сонное раздаточное окно.

– На четверть пустые, – поправила его автор, бросила писать и ушла бухать.

А Иван отмахнулся и посчитал свой стратегический запас:

– Тринадцать бутылок, четырнадцать рюмок, – сказал он и задумался. – Что бы это значило?

Впрочем, копаться в версиях ему было недосуг. Он ещё раз посмотрел на кухонную дверь, но уже с отвращением, и решительно встал из-за стола. Немного пошатываясь над чудодейственным холодцом, и проковыряв жирную верхнюю пленку пальцем, а затем, облизав её, наш герой почти боком, почти пританцовывая от страха, направился туда, куда исчезли высокопоставленные чиновники.

– Ну я же не девчонка, ну я же не девчонка! – повторял пред-сорокалетний Иван Петевич и «раком вдоль бараков», но всё же приближался к заколдованной двери.

Вот она, дверная ручка и свежевыкрашенная серой краской дверь, всё ещё пахнущая краской. И тишина, прямо-таки космическая многообещающая тишина.

Но бывают в жизни такие моменты, когда человек попадает в некую запутанную ситуацию, и он не то чтобы не видит выхода из неё (выход то как раз есть всегда, даже летальный – как бы дико это ни звучало), а настолько запутался в себе и в своем мироощущении, что в какой-то момент на него накатывает такое гипертрофированное Равнодушие к жизни и ко всему происходящему вокруг, что человек решается на поступки, в которые пуститься повседневное и обычное Неравнодушие ему бы не позволило.

И вот примерно через пять минут, когда месье Равнодушие в душе Водкина-Безделкина достигло своего критического максимума и уже готовилось пойти на спад, отчаянный Мужик (живущий внутри Ивана) потянул на себя ту самую злополучную дверную ручку.