Полезное прошлое. История в сталинском СССР

Особенностью советской системы являлось то, что идеологические кампании стали нормой жизни и активно использовались в качестве элемента социальной мобилизации и проверки граждан на политическую лояльность. Нередко исследователями используются термины, уточняющие или дополняющие прилагательное «идеологические». Скажем, «политико-идеологические» и/или «идеолого-пропагандистские» кампании. Идеологические кампании являлись способом политизации частной жизни советских граждан, втягиванием их в большевистскую политическую культуру. Происходила политизация не только частной сферы, но и профессиональной (субкультур различных профессиональных групп).

В послевоенном СССР прошла череда идеологических кампаний, направленных на патриотическую мобилизацию и подавление инакомыслия. Обстановка в стране начала стремительно меняться со второй половины 1946 года, когда прошла череда идеологических постановлений («О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», «О репертуаре драматических театров»). Вскоре появилась еще одна серия постановлений, в том числе воспрещающее браки с иностранцами. Таким образом, руководство СССР запустило привычный мобилизационный механизм по созданию внешних и внутренних врагов.

Следует выделить кампании против «преклонения перед Западом» (1946–1947), борьбу против «буржуазного объективизма» (1948) и антикосмополитическую кампанию (1949–1950), которая приобрела отчетливый антисемитский оттенок. Особенностью этих кампаний являлось то, что начало новой не отменяло окончательно (хотя и делало менее актуальными) идеологемы предыдущей. Тем не менее при этом смещались политические акценты, менялись цели, а главное – жертвы.

Историк С. С. Дмитриев, непосредственно наблюдавший идеологические погромы, спросил своего коллегу, историка-медиевиста Б. Ф. Поршнева: «Что лежит в основе всего этого дела?» – «Война. Готовить нужно народ к новой войне. Она близится», – ответил проницательный медиевист.

Послевоенные идеологические кампании и дискуссии отличались заметным разнообразием, как идейным, так и содержательным. Поэтому одной из ключевых задач исследования является анализ их прохождения в конкретных условиях состояния советской исторической науки. Следует присоединиться к выводам современного историка науки А. Б. Кожевникова:

Ученые ответили на такое «приглашение» власти многообразием конфликтов, преследуя разнообразные собственные цели, изобретательно комбинируя наличные культурные и риторические ресурсы, вступая в диалог с политиками на их языке и апеллируя к ним как арбитрам. При этом правила публичного поведения и языкового дискурса были в определенной степени заданными, но сохраняли достаточное пространство для импровизации, что приводило к тому, что исход разыгрываемого «поединка» был непредсказуем, а события становились совершенно непохожими друг на друга.

Кампании и публичные дискуссии являлись способом конструирования и последующего контролирования советской науки. Контроль имел как институциональную форму (управление университетами и академическими институтами, финансирование), так и внеинституциональную (репрессии, идеологическое давление, поощрения, неформальный контроль научного общества и т. д.). Идеологические кампании были внеинституциональной формой контроля. То есть они не были зафиксированы законом, их проведение не являлось неотъемлемой функцией учреждений образования и науки. Другое дело, что эти учреждения всегда были потенциально готовы к проведению таких публично идеологических процессов. Более того, и само научное сообщество, пройдя репрессии Гражданской войны и 1930‐х годов, было психологически готово к репрессивным кампаниям, воспринимая их как ужасающую, но неотъемлемую и потому привычную часть действительности. В них невольно принимало участие все научное сообщество. Одни были гонителями, другие – гонимыми, иногда роли менялись. По наблюдениям известного историка Я. С. Лурье, можно говорить об «абсолютной простреливаемости» любой идеологической позиции. Точно определить, какая позиция верна, а какая – нет, было невозможно.