Полярный круг. Выпуск 2

Плывут, роятся над льдами радуги. Это так непривычно для меня, будто я не в Арктике, а где-нибудь на Кубани и только что прошел теплый грибной дождь. Арктику принято "расцвечивать" опахалами северного сияния. Но нет, время сияний не пришло. А радуги - вот они!

Возникают химеры из истончившегося льда, немощной кожицей пульсирует днище байдары из хорошо, до прозрачности выделанной моржовой шкуры, и опасно-притягательную идиллию всего этого рвет на клочки и пускает по ветру лишь тарахтенье мотора.

Торчком поднявшись из воды, плотно прижав ласты вдоль груди, словно опущенные в провинности руки, этакими пай-мальчиками смотрят на нас глянцевито-фарфоровые лахтаки. Однако нам не нужны лахтаки. Нам нужны моржи. А моржей нет.

Возвращаемся ни с чем.

Мне почему-то кажется, что эту неудачу чукчи как-то связывают с моим присутствием в байдаре. А что, если они вообще не возьмут меня теперь в море? Конечно, суеверий теперь у них поубавилось, они почти исчезли. Но все же...

Мне зябко не только от стужи, но и от этих мыслей. Поэтому даже прочный, надежный берег меня не радует.

Полярные маки уже вянут, опускают желтые головки. Сиреневые заплатки камнеломок, словно с неба упавшие в тундру, совсем редки. Дело идет к зиме, хотя еще только шестое августа...

Сергей Чайвын явно не настроен вести со мной продолжительные беседы (или мне так кажется?). Мои угощения на него не действуют, да и чем я могу его угостить? Вот свежего чеснока жена прислала, но Чайвын почему-то чеснок не любит. Крепкого чая не пьет. Не падок и на спиртное, разве так, иногда, для настроения...

Приличная погода, море лежит накатанной фольгой, и где-то неподалеку ревут моржи, и я нашел наконец точки соприкосновения с Чайвыном, так на тебе - испортился мотор! Еще день томлюсь и досадую.

Иван Петрович Ульвелькот, единственный наш моторист, от нечего делать сидит под байдарой и наперегонки с детьми бросает по воде камешки - чей дальше пролетит и больше "блинов" выбьет. Есть в нем это вот забавное мальчишество. С Чайвыном они одногодки, обоим где-то под пятьдесят, но Ульвелькот хрупок и сухощав, как подросток. Чайвын куда представительнее, шире в кости. Может, ему так и положено - все же бригадир.

Чуть позже Ульвелькот занялся на берегу устройством сеточки. В воду он не полез, а занес край сетки на длинном шесте и так закрепил. К утру попадутся несколько чахлых черных бычков, а то и треска. На рыбу, впрочем, здесь особенно рассчитывать не приходится.

Хоть я и стремлюсь участвовать в охоте на моржей (мне важно и понаблюдать ее, и всерьез заняться фотосъемкой), нет-нет да и лезут в голову мысли о том, что байдара слишком легка - легка для такого дела. Вельбот, конечно, надежнее. И все же в душе я доволен, что выйду в море именно на байдаре - как эскимосы в старину (про мотор умолчим).

В ночь на девятое наконец стук в дверь.

- Давай, Леонид, собирайся, - говорит Чайвын, и от этих его слов мир Распахивается передо мной как-то сразу и внове в непривычном сочетании линий, звуков и красок. Значит, все в порядке? Значит, живем?

Но в море на нас вдруг наваливается туман. Вокруг сырая и липкая тьма. Ничегошеньки не видно. Не мудрено врезаться в дрейфующую льдину. Мелко трясусь в такт хлопкам кожаного днища байдары по ершистой волне. Переживаю: неужели и сегодня не встретим моржей?

Сзади на буксире новая маленькая байдара, которую можно назвать вспомогательной, для локальных маневров и операций на промысле. На руле там сидит "Сердитый чукча Анкарахтин", как я его называю, бывший милиционер. У него непонятная, не вызывающаяся обстоятельствами суровость на лице, ни следа улыбки или привета... Блестит черная глянцевитая камлейка, сшитая из двух плащей-болоний: вероятно, это удобно, ткань плотная, ветер не берет. Раньше камлейки шили из выделанных моржовых кишок - но сколько мороки!

Пора и почаевать - все равно туман. Да и продрогли уже все. Пристаем к ближайшей льдине, которая помассивнее, и выскакиваем размяться; сидеть в байдаре неудобно - постоянно в чуть согнутом положении. Спина затекает и ноет. Поэтому взбираюсь на торосы с резвостью, на какую в другое время вряд ли решился бы, и даже не прочь покувыркаться.

В байдаре есть и подростки: два сына Чайвына, приучающихся к промыслу, и Гриша Каургин. Грише 17 лет, и, хотя, как он сам сказал, его фамилия в переводе значит "хулиган", он добродушный и любознательный паренек.

Шумит в байдаре примус, и вот, удобно расположившись, глотаем крутой кипяток, предварительно перекусив кусочками сала. Заодно я попробовал отварной моржатины из чьих-то старых запасов - мясо было жестким, несоленым и поэтому показалось невкусным; впрочем, если сравнить с лахтачьим, оно действительно грубовато.