Полигон. Знаки судьбы

К дому было пристроено небольшое стойло для коровы, а чуть дальше размещался сарай, в котором лежали дрова и кизяк. За сараем шёл огород. Изгороди вокруг дома и огорода не было. Дома стояли реже, чем обычно в наших деревнях. Между соседними домами и огородами было свободное пространство, и огораживаться, наверное, не было необходимости. В конце огородов в большом количестве росла тыква, которую, возможно, и не сажали. По-моему, она росла уже диким образом. За тыквой вокруг всей деревни была широкая полоса конопли выше человеческого роста. Чтолибо о наркотиках я там не слышал. Осенью часть это конопли вырезали, теребили (выколачивали мягкую сердцевину, оставляя только наружный волокнистый слой) и из полученного волокна плели веревки, вязали циновки и разного рода подстилки. Из семян давили конопляное масло. Это масло на вкус было гораздо хуже подсолнечного, а запах имело неприятный. Но эвакуированным приходилось его употреблять, так как оно было дешевле. А за полосой конопли начиналась дикая степь.

В доме, куда нас определили, жили хозяйка и её взрослая дочь. Первая неприязнь с них сошла, как только выяснилось, что на нас было положено выделить три кубометра дров (по кубометру на душу). Хозяйка с дочерью на зиму получали только два кубометра, а тут с нашими кубометрами получалось целых пять. Дрова же там были в большом дефиците. Заготавливали их сами в ближней и дальней берёзовых рощах. Пилить можно было только те деревья, которые указывал лесничий, и только в его присутствии. Дерево (ствол) в лесу же и распиливалось на бревна длиной, кратной метру, а бревна укладывались в прямоугольный штабель высотой ровно метр между четырьмя колышками, которые определяли ширину штабеля тоже равной метру. Лесничий обмерял все это и определял объем в кубометрах. Непростая процедура. Важно было грамотно уложить бревна в штабель, чередуя толстые и тонкие бревна. Тогда в кубометре их оказывалось не намного, но больше. Только после этого можно было увозить дрова домой. Обмануть лесничего мало кому удавалось, да и опасно было, время-то военное. Сучья собирали, они в норму не входили.

В деревне был колхоз, в который входили местные жители из ссыльных. Казахи к колхозу отношения не имели. На них коллективизация не распространилась. Местные жители в колхозе работали плохо, фактически отбывали номер. Понять их можно, если учесть, как они здесь оказались и чего лишились. Эвакуированные женщины организовали свою бригаду и работали, как могли. Кто, как моя мать, выросли в деревне и знали крестьянский труд, тем было легче. А тем, кто был из городских, приходилось туго. Мать была активным членом бригады. Занималась и общественной работой. Сохранилась газета с телеграммой за подписью Сталина в местной газете “Колхозный путь” от 18 апреля 1943 года Она короткая, и я приведу ее полностью:

”Кустанайская область, Мендыгаринский район, село Боровое. Товарищам Уманец и Тихомировой.

Передайте семьям командиров и политработников села Боровое, собравшим 25000 рублей на строительство танковой колонны имени жен фронтовиков, Мой братский привет и благодарность Красной Армии.

И. Сталин”

“Мой” так и написано с большой буквы. Почему село Боровое? В деревне Чернышёвка не было сельсовета или другой администрации. Сельсовет был в деревне Боровое. Его власть распространялась и на деревню Чернышёвка.

Питались мы плохо. Есть хотелось все время. Пробыли вы в эвакуации примерно два года, может быть чуть больше. За всё время мы с сестрой ели белый хлеб два раза. Не булочки, а именно простой белый хлеб. Это было, когда мать ездила в Боровое, чтобы отослать заказные письма. О письмах потом. А из Чернышёвки этого сделать нельзя было, почты не было. В остальное время ели хлеб из ржаной муки, который пёкся в печке. Когда муки было мало, а это было почти всегда, в хлеб добавлялась картошка. Она так и попадалась в хлебе маленькими кусочками. А когда и картошки было мало, то в хлеб добавлялись и хорошо промытые картофельные очистки. Когда же и этого не было, в муку добавляли берёзовую кору.