Полигон. Знаки судьбы

Готовить муку из берёзовой коры было моим делом. Для этой цели использовалась так называемая ручная крупорушка. Это устройство имело два маленьких жернова. Нижний был закреплен неподвижно. А верхний сидел на оси и имел ручку, за которую его можно было вращать. Было несколько прокладок, с помощью которых можно было регулировать просвет между жерновами. Они когда-то применялись, когда крупорушка действительно использовалась для очищения зёрен крупы разного размера от шелухи. Но крупы не было. А без прокладок крупорушка могла играть роль ручной мельницы. В центре верхнего жернова было отверстие, в которое засыпалась мелко нарубленная кора. Не верхний белый слой коры берёзы, а тот, что под ней коричневый. При вращении верхнего жернова кора перетиралась в муку, которая высыпалась из-под этого жернова наружу во все стороны. А там по периметру нижнего жернова был прилажен жестяный желоб, по форме составлявший виток спирали. Поэтому муку легко было ссыпать в подставленную миску. Хлеб с корой был менее вкусным, но был съедобным.

Чего было вдоволь, так это тыквы. За всю последующую жизнь я не съел и сотой доли того количества тыквы, которое съел в Чернышёвке примерно за два года. Мать моя после возвращения из эвакуации тыкву никогда не покупала. Галинка иногда варила пшённую кашу с тыквой. Очень вкусная получалась каша. А в эвакуации мы ели тыкву просто так, без всего. Это была отдельная еда, отдельное блюдо, если так можно сказать. Тыкву парили в печке на противне ежедневно, если топили печку. Нарезали кусочками и клали на противень кожурой вниз. Кожура к противню всегда немного прижаривалась. А мякоть распаривалась практически до желеобразного состояния. Кусочек с противня и рукой-то не всегда можно было взять. Тогда ели ложкой. Тыква росла, по-моему, диким образом в конце огорода перед полосой конопли. Такое впечатление, что она воспроизводилась каждый год сама собой, так как земля там не копалась, как на грядках огорода или на бороздах картошки. Тыква была двух сортов: с желтой мякотью, вкусная, и с белой мякотью, менее вкусная. Вкусная, конечно, условно, когда очень хочется кушать. Но по внешнему виду мы их не научились различать. Тыква очень хорошо сохранялась в доме на земляном полу всю зиму. Мне кажется, что по местным условиям там могли бы хорошо расти и арбузы, но их там не было.

Весной, когда сходил снег, мы, детишки, рыскали по огородам. Если повезет, удавалось найти картофелину от урожая предыдущего года. Замёрзшую и по весне оттаявшую картошку можно было есть сырой. Она была сладкой. Возможно, крахмал превращался в сахар или что-то подобное. Но было и настоящее весеннее пиршество. Это когда мальчишки постарше отправлялись в дальнюю берёзовую рощу за грачиными яйцами. За ними увязывались и мы. Грачиные гнёзда были там почти на каждой берёзе, и по нескольку штук. Берёзы были высокие, росли они густо, и внизу не было сучков. А стволы были белые и гладкие. Но ребята как-то ухитрялись залезать на них. Они умели отличать там, наверху, насиженные яйца от свежих. Яйца складывались в кепку, которая при спуске держалась в зубах. Когда яиц набиралось достаточно, разжигали костер и яйца пекли в углях. Доставалось и нам, младшим. Удавалось накушаться. Интересно, что в ближней берёзовой роще грачиных гнёзд не было ни одного.

Был ещё один случай, когда мы с сестрой хорошо покушали. Бригада эвакуированных женщин участвовала в изготовлении партии домашней колбасы для фронта. Где делались заготовки мяса, не знаю. Только не в Чернышёвке. Здесь мяса не было. Бригада же должна была произвести горячую обработку этих заготовок в печах. Почему к этой работе подключили нашу бригаду, тоже не знаю. Возможно, где-то на колбасном производстве вышло из строя оборудование, возможно также, что это была политическая акция поддержки жён фронтовиков. Но нам с сестрой перепало по хорошему куску этой самой колбасы. Потом и другие дети рассказывали нам, что они хорошо покушали. Жаль только, что это случилось всего один раз за всё время.

Очень часто мать готовила нам блюдо, которое там называлось “мамалыгой”. Позже я узнал, что оно ничего общего не имело с настоящей мамалыгой. Мать в картофельное пюре добавляла немного поджаренной ржаной муки. Получалась коричневая масса, которая казалась нам очень вкусной. Много лет спустя, наверное, уже в старших классах школы, я попросил маму сделать эту псевдомамалыгу. Она меня отговаривала, но я настоял. Наверное, в эвакуации это казалось вкусным из-за голода, а в нормальных условиях питания впечатления не произвело.

Чего ещё было вдоволь, так это семечек. И подсолнечных и тыквенных. Подсолнечные сушились на печке в сезон, а тыквенные – всю зиму по мере употребления тыквы. Семечки постоянно грызла вся деревня. Но ведь ими не наешься.