Полёт на Сатурн (СИ)

Увидев чёртовы, то есть свои, пшеничные косы, валяющиеся на полу вперемешку с семечной шелухой, я не испытала ни малейшего сожаления. Наоборот, с нетерпением ожидала отбоя, чтобы покраситься. Мне нравилось название цвета — светло-каштановый. Если бы я знала, что на языке парикмахеров «светло-каштановый» означает «почти чёрный»! Но я опять забегаю вперёд.

Ни веника, ни совка нам не полагалось, но при этом в бараке, простите, корпусе, должна была быть чистота — за семечки ругали. Мы сгребли мусор использованной бумагой для рисования (пригодилось светлое будущее) и закинули в сетчатую урну, из которой всё сыпалось, улеглись по койкам и стали считать минуты до прихода Алевтины. Когда воспитательница заглянула, чтобы проверить носки, то даже перепугалась:

— А что это вы такие дисциплинированные сегодня? Даже свет сами выключили. Ну-ну, спокойной ночи. Носки завтра проверю.

Мы вылежали ещё минут двадцать на случай, если она вернётся, а потом я включила фонарик, и Эрка начала меня красить. Я никогда в жизни не была в парикмахерской и понятия не имела, через какие муки приходится проходить женщинам ради красоты. Эрка взболтала в той самой жестяной миске, упёртой из столовки, содержимое двух пузырьков, и поднялась такая вонь, что все девчонки начали стонать и охать:

— Фуу, вонизм!

А Эрка выхватила мою зубную щётку из стаканчика и начала вымазывать мне голову этой дрянью. Ужас как щипало, но я терпела, зажмурив глаза. Как я той ночью не померла, сама не знаю. Вымазав всё, Эрка сказала, что хватит, и велела мне закутать голову целлофановым пакетом.

— Где я пакет возьму? У меня есть один в кладовке. Знала бы, взяла бы.

— Тогда так сиди, — фыркнула Эрка. — Я своё дело сделала.

— Больно, — пожаловалась я.

— Зато красивая будешь.

— Подожди, а когда смывать-то? — взмолилась я.

— Блин горелый, а ведь ещё и смывать надо! — Эрка задумалась. — Душевую только завтра откроют. Под умывальником нельзя — застукают. А не смывать тоже нельзя — кожу разъест.

— Ну, спасибо. Удружила. Я теперь что, лысая останусь?

— Снявши голову по волосам не плачут, — утешила меня Машка и загоготала, а за ней и остальные.

— Придётся на речку бечь, — вздохнула Танька рыжая и потянулась за одеждой.

— Ну тогда щас бегите, потому что смывать надо через полчаса. Как раз добежите.

— А ты?

— А я красила. Мыло не забудьте!

В общем, сопровождать меня вызвались Танька и Нинка. Я надела штормовку и портки, которые ещё вчера были штанами, девчонки тоже утеплились, и мы вылезли из барака. Чтобы не пугать народ, я кое-как прикрыла то, во что временно превратилась моя голова, скомканной «Пионерской правдой» и нахлобучила капюшон. Оглядевшись по сторонам, Танька шепнула:

— Чисто!

И мы припустили к забору. Перелезли, и тут пригодился мой фонарик. Мне за каждым кустиком мерещились змеи и хулиганы. Ночью вообще очень страшно, особенно в кустах, а когда темно, то страшно вдвойне. Но свербёж на башке был ещё страшнее. Когда мы выбежали на берег, я разделась, схватила мыло в горсть и плюхнулась с обрыва. Хорошо, что светила Луна, а то бы у меня духу не хватило туда прыгнуть в полной темноте.

Здесь меня поджидала некая сложность. Спрашивается, как отмыть башку, если до дна метра три и ногами не на что опереться? И тут я вспомнила про Колькин остров…

Ох, хватит на сегодня. Как-нибудь потом расскажу. Единственное, что было хорошего за этот ужасный день — кукурузные палочки, которые одной из Иринок привезли родители.

Заснула я в два.

====== III ======

Проснувшись утром от бодрых звуков горна из динамика над дверью, я села и ощутила странную лёгкость в голове. Точнее, на. И всё вспомнила. Но спать хотелось жутко, как хочется только по утрам, и я даже не посмотрела в зеркало. Нужно было вместе со всеми бежать на зарядку.

А уже на линейке, клюя носом, я почувствовала на себе странные взгляды мальчишек и Марьи Ивановны, а Колька заговорщицки подмигнул и показал большой палец. Я в ответ тоже подмигнула. Вожатые не заметили моего нового причесона, для них мы все были на одно лицо. Мальчиков от девочек отличали, и на том спасибо. Но ребята из других отрядов вели себя на удивление спокойно — ни одного «кукусика» в мой адрес не прилетело. На линейке опять за что-то поругали Кольку, поговорили о достижениях нашей страны, и напоследок объявили, что сегодня банный день, поэтому вместо эстафет и конкурсов с утра будет поход в душевую, потом — воспитание трудом, а вечером танцы. Линейка закончилась.

Мы пошли строем в столовую, время от времени выкрикивая речёвку, и никто не дразнился пшеничными косами. Меня в натуре не узнавали! И лишь на обратном пути из столовки я краем уха услышала: «Эта, с пшеничными косами-то, домой поехала. Заклевали». В этот момент я подумала, что если у меня когда-нибудь будет целая шоколадка, я подарю её Эрке. Человек, можно сказать, мне жизнь спас. И я не шучу.