Полёт на Сатурн (СИ)

После обеда нас погнали в кладовку за полотенцами, а потом в душ. Кабинок было четыре, а нас — сто двадцать, поэтому сами можете представить, как это выглядело. В очереди мы грызли семечки, травили анекдоты и играли в пятнашки, а вожатые и воспитатели на нас орали. В общем, про этот душ я теперь буду рассказывать страшилки на ночь, когда захочу кого-нибудь попугать. Вода воняла хлоркой, становилась внезапно то горячей, то холодной, а на кафельный пол нельзя было ступить без омерзения. А мыло — чёрное, квадратное и с цифрами 65 — было таким вонючим, что слов нет. Таким мылом нужно мыться в респираторе. Я была рада, когда этот кошмар закончился.

По случаю воскресенья начальник лагеря объявила уборку территории. Нам, переодетым в чистое и ещё не обсохшим после душа, раздали мётлы и велели подметать. Пыль поднялась до небес, мы сразу стали грязные как черти, но было весело: мальчишки устроили фехтовальный турнир на мётлах. К ним присоединились девчонки, и только я собралась влепить наглому пацану из второго отряда метлой по спине, как из столба пыли возникла вожатая Люся и прошипела:

— Лаптеву начальник лагеря вызывает!

Я сделала вид, что глухая. Вожатая повертела головой и крикнула кому-то:

— А её тут нет! — и убралась.

Я влепила мальчишке метлой и выскользнула на свежий воздух. С начальником шутки плохи, не зря её прозвали Нельзя, и я прямиком направилась в тот закуток, где позавчера меня прорабатывали. Почему-то все эти закутки пахнут одинаково. Не знаю, чем, но одинаково, и у меня этот запах прочно связан с прорабатыванием. Я поставила метлу у стеночки и вошла.

На этот раз в кабинете сидели двое — Марья-Нельзя и ещё какая-то важная тётенька. Я её часто видела, но не знала, кем она работает в лагере. Там вообще было очень много разных взрослых, но детей всё-таки больше.

— Лаптева! — трясясь от гнева, прошипела Нельзя. — Что ты с волосами сделала?

— Каре, — ответила я.

— Дурэ! Что я твоим родителям скажу? Они же с меня три шкуры спустят! — Марья перешла на простонародный язык.

— Да не, им всё равно…

— Я в твои годы боялась без разрешения родителей в туалет выйти! — неожиданно тоненьким голоском выдала незнакомая тётка.

Я представила себе эту картину и чуть не заржала, но теперь у меня, к счастью, была чёлка, и я низко опустила голову, делая вид, что мне стыдно. Чёлка надёжно скрывала выражение моего лица. Они ругали меня, рассказывали свои биографии, объясняли, куда я могу скатиться, если с тринадцати лет начну красить волосы (собственно, условное наклонение было лишним, потому что я УЖЕ начала), а я стояла, молчала и радовалась, что в кабинете нет врачихи. Она сто пудов признала бы краску вредной и обрила бы меня налысо, а лысину намазала зелёнкой. Вот тогда бы я точно утопилась.

— Хоть кол на голове теши, — сказала Марья.

— Да, горбатого могила исправит, — поддакнула незнакомая тётка.

Видимо, они поняли, что от их ругани волосы у меня обратно не прирастут. Поругав ещё немного для закрепления эффекта, махнули руками, как на безнадёжно отсталый элемент, и отпустили.

Как раз пришло время мыть полы в бараках. Наконец-то начальство сжалилось и выдало вёдра, швабры и тряпки, и мы побежали мыть свою палату. И другие отряды тоже мыли. Всем заменили постель, и в прачечной образовалась очередь как за колбасой. На уборку вместе с мытьём полов ушло всего-то полтора часа, а остальное время мы сдавали инвентарь и толклись в очередях. А поскольку стояли мы возле прачечной, то центрифуги я наслушалась на всю оставшуюся жизнь.

Дальше был обед, следом — мёртвый час в новой постели. А потом под надзором вожатых мы побежали на речку отмываться, так что день прошёл почти нормально. Почти, потому что я осталась без зубной щётки. Моя любимая деревянная щёточка, из которой при каждой чистке зубов вылезали щетинки и оставались во рту, была безнадёжно изгажена краской. О том, чтобы отмыть щётку и снова пустить в дело, речи не было. Почему? Если бы вы её видели, то не спрашивали бы. И я собственноручно бросила её в урну.

До танцев оставалось совсем немного, когда я, мокрая после речки и уставшая как не знаю кто, догадалась посмотреть в зеркало. Увидев чужую стриженую чернявую тётку, я завизжала так, будто на меня упал паук.

— Чего орёшь-то? — удивилась Эрка.

— Это не я!

— А кто орал?

— В зеркале не я!

— А мамка моя, — съязвила Танька рыжая, и они все заржали.

Но мне было не до смеха.

— Я выгляжу на двадцать два года!

— Да-а, старость не радость, — сочувственно произнесла Нинка, и они опять грохнули.

— Ничего, высохнешь — будешь нормально выглядеть, — сказала Эрка. — Я бы на твоём месте лучше о руках подумала, у тебя кое-где зелёнка осталась. Могу поделиться тональником.

*