Читаем Политэкономия соцреализма полностью

Мы входим. Небольшая, но очень чистая светлая комната, широкое окно. Направо кровать, а дальше книжный шкаф. В шкафу, на полках стоят и лежат тетради. В углу круглый столик. Налево шкаф, рядом маленький диван, а дальше письменный стол. На столе стоит зеленая лампа и лежит газета «Правда». На стене висит термометр, на окне занавеска.

— Это моя комната, – говорит товарищ, – здесь я живу.

— У вас очень хорошо, – говорю я ему» [899].

Наверное, так и выглядело общежитие Высшей партшколы при ЦК КПСС, но, попадая в него (виртуально, разумеется), иностранец (если он сам не входил в номенклатуру «братской компартии») должен был, вероятно, решить, что так живут все советские студенты. Входящий в номенклатуру знал, что это не так; не входящий в круг избранных иностранец тоже знал, что для него созданы исключительные условия (закрытые «Березки», специальные отели, особая система услуг и т. п.). На что же была рассчитана эта благостная картина советской реальности, кого «обмануть» она могла? Остается предположить, что «обман» вообще не входил в ее задачи(или, совсем как в соцреализме, не являлся центральной задачей): просто советская реальность не поддавалась репрезентации иначе как при помощи подобной «типизации»; сам выработанный дискурс о «советской действительности» был замкнут на подобные репрезентационные стратегии. «Страна» настолько срослась с дискурсом «Наших достижений», что просто не могла быть от него отъединена.

Причем эта ситуация имела как свои истоки в русской истории (со времен потемкинских деревень и де Кюстина), так и постсоветские последствия. Как замечает Ирина Котельникова о современном учебнике, «мир русского учебника замкнут и устойчив, в нем раз и навсегда заданы связи и отношения между людьми, нет трагедий и катастроф, крайне мало конкретики и разреженная информационная среда. Подобная пустота содержания в ее нынешнем варианте, по–видимому, связана с разрушением идеологической основы учебников, но, как представляется, сама их монологическая (речевая) структура будет сопротивляться наполнению современным материалом» [900]. В куда большей степени это относимо к учебнику советских времен.

Из текста «Дом и квартира» (в весьма популярном учебнике С. Хаврониной «Говорите по–русски» [901]) мы узнаем, что родители рассказчика раньше жили в старом доме в центре Москвы, а когда дом разрушили, они получили квартиру в новом большом доме на Юго–Западе. В квартире три комнаты. Сам герой – инженер–химик, по понедельникам и четвергам после работы он ходит в бассейн, а спать ложится всегда в одно и то же время. Его жена работает в детской поликлинике, ей приходится ездить на автобусе (он, конечно, ходит часто и ей «не приходится долго ждать»). В этот день они ждут гостей. Вот что она купила в ближайшем гастрономе: «Сначала я пошла в отдел «Мясо, птица». Здесь я купила большую утку. В отделе «Молоко» я взяла полкило масла, триста грамм сыру и десяток яиц. Потом я купила четыреста грамм рыбы, две банки рыбных консервов и двести грамм икры. После этого я пошла в кондитерский отдел, где купила коробку конфет, торт и пачку чая. Теперь мне осталось купить только хлеб и овощи» (С. 72) (незамеченным здесь остается противоречие между стремлением показать изобилие и невозможностью все это донести домой). Зато муж, как оказывается, должен купить вино, фрукты и папиросы (С. 72).

В тексте «В Универмаге» герой сталкивается наконец с проблемой: он не может выбрать новогодних подарков – от их изобилия, разумеется. Он подробно описывает все увиденное в универмаге – от мягких шерстяных шарфов до теплых кожаных перчаток и «хороших финских лыж». Герой ходит по забитым товарами отделам парфюмерии и галантереи, ювелирных изделий и фототоваров, электроприборов и посуды, он заглядывает в отдел одежды, где все забито платьями, обувью, тканями и мехами. Он раздумывает над тем, купить ли жене янтарные бусы или набор красивой кухонной посуды (С. 82–83). Так и оставляем мы героя в раздумье в этом вербальном торгсине.

В тексте «За покупками» из другого учебника героиня (здесь действуют две подруги) рассказывает: «В бакалейном отделе я купила сахару, чаю, конфет. Здесь продаются также мука, крупа, макароны. В гастрономическом отделе на прилавках, полках и витринах лежат колбасы различных сортов, сосиски, ветчина и другие продукты. Продавцы в белых халатах быстро взвешивают и завертывают продукты». Тут подруги купили печенье, конфеты, масло, хлеб и сметану. В хлебном магазине – несколько сортов черного и белого хлеба. Следующим был магазин «Мясо–рыба», до которого было совсем недалеко. «Через пять минут мы стояли перед витриной. Там были куры, утки, гуси и мясо – свинина, баранина, говядина». Накупив всего, подруги «весело возвращались домой» [902](причину веселья следует искать, видимо, не только в доступности всех этих товаров, но и в том, что подругам удалось все это дотащить до дому).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука
Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе
Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Книга профессора современной истории в Университете Сент-Эндрюса, признанного писателя, специализирующегося на эпохе Ренессанса Эндрю Петтигри впервые вышла в 2015 году и была восторженно встречена критиками и американскими СМИ. Журнал New Yorker назвал ее «разоблачительной историей», а литературный критик Адам Кирш отметил, что книга является «выдающимся предисловием к прошлому, которое помогает понять наше будущее».Автор охватывает период почти в четыре века — от допечатной эры до 1800 года, от конца Средневековья до Французской революции, детально исследуя инстинкт людей к поиску новостей и стремлением быть информированными. Перед читателем открывается увлекательнейшая панорама столетий с поистине мульмедийным обменом, вобравшим в себя все доступные средства распространения новостей — разговоры и слухи, гражданские церемонии и торжества, церковные проповеди и прокламации на площадях, а с наступлением печатной эры — памфлеты, баллады, газеты и листовки. Это фундаментальная история эволюции новостей, начиная от обмена манускриптами во времена позднего Средневековья и до эры триумфа печатных СМИ.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Эндрю Петтигри

Культурология / История / Образование и наука