Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

5. Местные Советы (Туманов П. В., Козлов А. А., Степанов А. Г., Кондрашов П. Д.). 6. Вопросы формирования, утверждения и исполнения государственного народно-хозяйственного плана и государственного бюджета (Левицкий А. М., Фиников С. Г.). 7. Вопросы внешних связей и международных связей ВС СССР (Высотин В. Г., Евгеньев В. В.)»[1714]. Для унификации текстов была образована Редакционная группа в составе Черненко К. У., зав. Юридическим отделом Секретариата – Калинычева Ф. И. и его заместителя Мандельштама Л. И.[1715] Среди «ученых-юристов», активно привлекавшихся к разработке проекта, в документах фигурируют: Ромашкин П. С. (директор ИГП АН СССР), д-р юрид. наук Фарберов Н. П., канд. юрид. наук – Коток В. Ф., Шебанов А. Ф., Гайдуков Д. А., Салищева Н. Г., Лазарев Б. М. Некоторые из них, наряду с сотрудниками аппарата (Лукьянов, Ракушин, Калинычев, Кулик) были направлены в санаторий «Снегири», где 11–13 апреля 1963 г. под председательством Черненко разработали согласованную версию материалов подкомиссии[1716]. 15 апреля того же года состоялась их встреча с Брежневым, который «поблагодарил товарищей за добросовестную работу над проектом раздела новой Конституции», однако отказался обсуждать содержательные вопросы и просил «перенести обстоятельный разговор по проекту на следующую встречу, о времени которой будет сообщено заблаговременно»[1717].

Ключевой проблемой, затруднявшей работу экспертов, стала трудность согласования различных источников советского права. В качестве наиболее важного из них выступала новая Программа КПСС, которую было предложено положить в основу конституционного проекта. В ответ на заявление участников дискуссии о «рыхлой структуре» проекта М. П. Георгадзе заявил: «Вы говорите, что отсутствует структура и направление. Это неправильно. Возьмите материалы XXII съезда – Программу партии, выступления Н. С. Хрущева – советую все это еще раз прочитать, – разве это не направление? Для нашей подгруппы были разбиты вопросы, – вот вам примерная схема и направление. Так что собираться обсудить и говорить о схеме нельзя, это уже очень отвлеченно»[1718]. С этих позиций на начальном этапе работы корректировался опыт предшествующего советского конституционализма – критическая оценка сталинской Конституции 1936 г. и обращение к «ленинским» Конституциям 1918 и 1924 гг. Другим источником выступали конституции зарубежных стран, в том числе буржуазных, поскольку они «разрабатывались при участии коммунистов и под воздействием коммунистов». Среди этих конституций, принятых «на волне антифашистского движения», упоминались французская Конституция 1946 г., итальянская Конституция, а также «частично Японская конституция»[1719]. Среди них фигурировала даже Веймарская конституция 1919 г. В целом, однако, конституции Франции, ФРГ, Англии и США полностью отвергались в качестве образца в контексте тезиса о «разложении буржуазной демократии» и «углублении фиктивного характера буржуазных конституций»[1720]. Наибольшее внимание было обращено, естественно, на конституции социалистических стран – Чехословакии, Болгарии, Вьетнама, Монголии и их текущие изменения[1721]. Эти конституции, однако, были малоинформативны, поскольку изначально являлись слепком сталинского прототипа 1936 г., а затем изменялись под жестким контролем СССР. В тех случаях, когда этот контроль ослабевал (как в Югославии), конституционные эксперименты вызывали глубокое недоверие, поскольку ставили под сомнение советскую модель социализма или ее бюрократические извращения[1722]. Характерен эпизод обсуждения конституционной реформы в Польше, не без иронии изложенный Черненко по результатам его визита в эту страну: там, заявил он, молчат о недостатках Конституции. «Я говорю – почему молчите, говорите. На это они ответили – нет, мы ждем вашей Конституции, вот, когда вы дадите новую Конституцию, тогда мы и заговорим. Это, – заключал он, – говорит о том, что Конституцию ждет народ не только нашей страны, но и стран народной демократии»[1723].