Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Иная картина социальных ожиданий общества предстает из критических (как правило анонимных) писем граждан, собиравшихся и фиксировавшихся закрытыми структурами для принятия политических решений. В них представлена общая критика конституционного проекта за отсутствие новизны по сравнению со сталинской конституцией: «В проекте, – отмечают авторы писем, – записано много хороших статей, но в целом нужно сказать, что ничего нового по сравнению с Конституцией ныне существующей, она не содержит, это просто большой набор общих фраз, никого ни к чему не обязывающих», причем предлагается «отразить огромный вред, причиненный нашей стране культом личности» и «сказать, что государство принимает все меры для ликвидации его последствий и к недопущению его рецидивов»[1877], вообще представлена (особенно в анонимных письмах) критика преступлений Сталина и партбюрократии на фоне экономических трудностей, дефицита, спекуляции и моральной деградации[1878]. Психологическая травма сталинского террора явилась мощным фактором когнитивного диссонанса, тем более острого, что режим пытался систематически отрицать его[1879].

Предложения населения в принципе соответствуют тем, которые выдвигались ранее, в связи с «всенародным обсуждением» сталинской Конституции 1936 г. и конституционного проекта Хрущева. Но их примечательной особенностью становится менее риторический характер, больший прагматизм и внимание к юридической стороне дела. Важным новым направлением критики режима стали требования расширения конституционных прав. Это прежде всего – защита прав верующих: обращения по этому поводу подписаны иногда сотнями подписей. Их авторы ссылаются на «Международный пакт о гражданских и политических правах», принятый СССР, и Заключительный акт в Хельсинки, подписанный Брежневым. Предлагается ввести полноценную «свободу совести», отменить «Законодательство о культах от 8 апреля 1929 г.», которое противоречит указанным актам[1880] и сформулировать ст. 124 так, чтобы «верующие нашей страны имели равные права с неверующими»[1881]. Другие предложения, констатируя нереализованность основных социальных и политических прав, предлагают включить в Конституцию положения, «закрепляющие право граждан на свободу передвижения по территории страны, а также право свободного выбора места жительства, право свободного выбора национальности, право на нормальную жизненную среду», предлагается отменить колхозы и совхозы и ограничить нетрудовые доходы (спекуляцию), «усилить ответственность граждан, должностных лиц и организаций за выполнение положений Конституции»[1882]. Существенное значение приобретает фактор национализма – предложения, с одной стороны, «отменить национальность», а в соответствующей графе писать «гражданин СССР», с другой – предложения о восстановлении автономии (например, немцев Поволжья и других репрессированных национальностей) или защиты коренного русского населения от экспансии других национальностей («азиатов» и «евреев», в рамках предложения «борьбы с сионизмом»)[1883]. Выдвинут ряд новых общеполитических требований – ввести систему плебисцитов, установить выборность всех руководящих работников, расширить понятие «свобода печати» – «установить практику свободных дискуссий в печати»[1884]. Отношение к цензуре и свободе распространения информации было двойственным. Если одни полагали, что «нет необходимости оговаривать свободу слова в Конституции общества, идущего в Коммунизм», то другие выдвигали требование расширения гласности: «В частности, мы даже не знали, за что вывели из состава Политбюро ЦК КПСС Подгорного Н. В., мы не знаем положения дел в Албании, долго не знали положения дел в Китае при Мао и после него и т. д. В общем, в СССР нет широкой информации…»[1885]

Особое раздражение населения вызывала избирательная система, которая определялась как «не свободная, не демократическая»: «До сих пор кандидатов в депутаты назначают свыше, а в низах, как играют детишки, берут какие-то листки и их бросают в урну, и это называется свободные выборы. Выдвижение кандидатов в любые органы власти должно происходить по принципу жеребьевки и не менее троих!» Констатировалось стремление начальства мелочно «контролировать волеизъявление избирателей». Отвергались официальные объяснения этой ситуации: «Как-то сказали, что раз партия одна, то и кандидат один. А разве нельзя выдвинуть нескольких, из числа которых будет избран лучший?»[1886] Население прекрасно понимало имитационный характер советской системы: «Поправка о предоставлении ЦК КПСС права законодательной инициативы, – с горечью отмечал анонимный автор, – наверно, правильна, ибо практически роль Советов сведена на нет. Ни одного вопроса даже мизерного Советы не решают, не спросив согласия парторганов. Если провозгласить демократию, значит предоставить Советам большую самостоятельность, освободить их от мелочной опеки партии»[1887].