В-седьмых, эти критические выводы западных социологов не могли быть приняты официальной классовой доктриной. В советском обществе, доказывали советские идеологи, нет «социальной пирамиды», поскольку отсутствие частной собственности на средства производства и принцип оплаты по труду гарантируют невозможность возникновения антагонистических классов и возникновения господствующего слоя. Выводу о растущей социальной дифференциации общества противопоставлялась идея о сближении классов и социальных групп на этапе «развитого социализма». Наконец, категорически отвергалось предположение о дифференциации рабочего класса, превращении его в «средний класс» с утратой авангардной роли в обществе, или передаче последней новым социальным силам – интеллигенции и бюрократии[1856]
. Вывод об эрозии рабочего класса был признан наиболее еретическим, поскольку ставил под сомнение необходимость сохранения однопартийной диктатуры. Стагнирующая политическая система выдавалась за новый этап развития «социалистической демократии», где будто бы созданы условия для «творческой роли народных масс», проявление которой усматривалось в росте активности масс на выборах и расширении представительства рабочих в органах государственной власти[1857]. Вместо содержательного социологического анализа изменений в социальной структуре декларировалась незыблемость идеологических установок, а мнение критиков объяснялось их идеологической ангажированностью. «Реальная советская действительность, – по мнению советских аналитиков, – убедительно показывает тщетность подобных попыток. Рабочий класс вместе со всем советским народом под руководством Коммунистической партии уверенно осуществляет свою историческую миссию – построение коммунизма»[1858].Таким образом, два возможных направления реформы оказались нереализуемы в системе номинального конституционализма: рассмотрение советов как полноценных государственных учреждений неизбежно означало движение к разделению властей и ослабление партии, а конституционное закрепление последней таило опасность подрыва квазиправовой легитимности однопартийной диктатуры.
7. Механизм разработки Конституции: с чем связана длительность процесса?
Главная особенность принятия Конституции 1977 г. – длительность ее подготовки, нетипичная для номинального советского конституционализма. Если все предшествующие советские Конституции принимались вскоре после создания Конституционной комиссии, то последняя разрабатывалась в течение 15 лет (1962–1977).
Следующий всплеск данной активности относится к началу 1970-х годов. Предполагалось, по-видимому, принять новую Конституцию к символическому юбилею – 50-летию Конституции СССР 1924 г. Как отмечалось на торжественном заседании, посвященном этому событию, «работа над новым текстом Конституции СССР вступает в стадию завершения и, видимо, до следующего съезда партии он будет вынесен на всенародное обсуждение»[1864]
. Однако и данный проект, как было показано, был отвергнут сторонниками действующей Конституции прежде всего из-за трудностей в согласовании положений о советах и партии и опасения конституционно закрепить роль последней. Фактически работа над Конституцией полностью остановилась к 1975 г.