Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Введение в Конституцию 1977 г. принципа руководящей роли партии стало главным ответом стагнирующей бюрократической системы на изменения во внешнем мире и рост недовольства режимом внутри страны. Пойдя (впервые в советской истории) на квазиправовую фиксацию этого принципа (выступавшего исключительно в роли сакрального тотема, рациональное обсуждение которого было жестко табуизировано), партия совершила радикальный и во многом самоубийственный шаг, юридически очертив реальное положение и контуры своего (фундаментально антиправового) господства. Центральное инновационное значение нормы о КПСС, вполне четко осознававшееся разработчиками, определило как длительность ее обсуждения, так и непреодолимый характер разногласий о целесообразности ее включения в Основной закон. Ведь теоретически партия вполне могла осуществлять свое неограниченное господство без его юридической фиксации (как было в предшествующих советских Конституциях), а отмена ст. 6 в 1990 г. не обязательно означала утрату этого господства. Восстанавливая преемственность традиций самодержавия (конституционное определение которого оказалось возможным также только на исходе его существования), данная норма имела двойственную природу: с одной стороны – давала правовую легитимацию неограниченной власти, с другой – фиксировала ее надконституционный характер, что закладывало основу последующей трансформации режима (возникновения формулы президентской власти).

Таким образом, введение в Конституцию нового принципа руководящей и направляющей роли партии имело важное значение: во-первых, отражало осторожное движение в сторону политической реальности (КПСС располагала всей властью и до принятия ст. 6, но тщательно камуфлировала эту власть); во-вторых, пыталось выразить неправовую власть партии в квазиправовых терминах, что теоретически открывало перспективы обсуждения конституционности ее господства, наконец, в-третьих, вводило норму, соединявшую досоветскую формулу самодержавной власти с постсоветской формулой президентской власти. Фактически ст. 6 стала первой и единственной нормой советских Конституций, вполне соответствующей действительности. В этом качестве полноценной («работающей») нормы она противостояла всей логике построения номинального советского конституционализма, ставя под вопрос сам факт разумности его существования. Определив свою роль, партия оказалась в положении мифического чудовища – Сфинкса, утратившего мощь после того, как Эдип разгадал его загадку. Норма о руководящей роли партии, следовательно, выражала кризис системы однопартийного режима и обозначала необходимость поиска правового выхода из нее.

Глава XII. Завершение революционного проекта: крушение СССР и формирование постсоветской политической системы

Крушение СССР завершило эволюцию коммунистического мифа и основанной на нем политической системы. Перестройка, инициировавшая глубокий процесс социальной трансформации, не была социальной «революцией» в собственном смысле слова, поскольку не выдвинула принципиально новой картины мира – мессианской идеологии, годной на экспорт (в отличие от других великих революций), не привела к качественной смене элиты (что является признаком настоящей революции) и завершилась не консолидацией на новых принципах, а дезинтеграцией СССР; но она не была и «реформой» или «революцией сверху» (в отличие от Великих реформ 1860-х годов), поскольку произошел срыв постепенных и управляемых преобразований и возобладали спонтанные процессы саморегуляции и распада системы. Не была она и «реставрацией» (или «Термидором») в классическом смысле слова, поскольку не привела к возрождению дореволюционных порядков и не ставила себе этой цели. Наиболее адекватным историческим аналогом этих процессов следует считать Реформацию – широкое общественное движение, иногда именуемое «религиозной революцией», которое началось с выступлений религиозных диссидентов против индульгенций, привилегий и коррупции аналога КПСС того времени – католической церкви. Радикальные преобразования сознания в ходе перестройки сходным образом осуществлялись в направлении его рационализации, при сохранении, однако, старых институтов и правящей элиты, что открывало путь последующей ретрадиционализации и реставрации авторитаризма в модернизированных формах[1926]. До сих пор в литературе продолжается спор о том, в чем состоит вклад перестройки в изменение ценностей и картины мира современного общества[1927], была ли эта трансформация политической системы вынужденной или добровольно принятой режимом, осуществлялась планомерно или спонтанно, имела предсказуемый результат или допускала его альтернативность[1928].