Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Обращение к идее использовать советы как суррогатные органы власти – ревизия марксизма в направлении анархизма. Эта ересь, однако, была впоследствии принята официальной историографией в рамках «творческого развития марксизма». «Что было бы с партией, с нашей революцией, с марксизмом, – справедливо заключали его идеологи, – если бы Ленин спасовал перед буквой марксизма и не решился заменить одно из старых положений марксизма, сформулированное Энгельсом, новым положением о республике Советов, соответствующим новой исторической обстановке? Партия блуждала бы в потемках, Советы были бы дезорганизованы, мы не имели бы советской власти, марксистская теория потерпела бы серьезный урон. Проиграл бы пролетариат, выиграли бы враги пролетариата»[261]. Неприятие этого подхода традиционной социал-демократией рассматривалось большевиками как признак утраты революционной гибкости. Характерна оценка Троцким позиции Плеханова: «Это нарушение равновесия между теорией и практикой оказалось для него роковым»[262]. Подчеркивая историческую неизбежность перехода от Февральской революции к Октябрьской, идеологи большевизма отрицали предопределенность данного события, ибо «наша партия всегда была чужда исторического фатализма»[263].

Распространенный тезис о невозможности сравнивать и моделировать альтернативные ситуации выхода из двоевластия нуждается в переосмыслении. В сравнительной перспективе существуют два диаметрально противоположных решения проблемы двоевластия – в пользу захвата власти экстремистами и в пользу сохранения конституционного порядка и демократических свобод. Рассмотрим примеры этих двух ситуаций на сравнительном материале. Первая модель реализовалась в России и затем в Иране (революция 1979 г). Исламская республика началась с формирования двух параллельных центров власти. Один был представлен Временным правительством и формальными институтами государства, в частности бюрократией и вооруженными силами во главе с Базарганом и окружавшими его либералами. Другой был представлен Революционным советом и теневым религиозным правительством, особенно комитетами, во главе с Хомейни и его популистскими последователями. Развитие событий в Иране внешне очень напоминает ход русской революции 1917 г. и поэтому неоднократно сравнивалось с ней. В обоих случаях логика событий вела от спонтанного революционного взрыва, уничтожившего монархию, к формированию либерального Временного правительства, готовившего Учредительное собрание, но переставшего контролировать ситуацию. В ходе двух революций возникает известный феномен «двоевластия», когда Временному правительству противостоят спонтанные и псевдодемократические структуры власти – советы или комитеты (в случае иранской революции). Борьба между ними достигает наивысшей интенсивности в связи с обсуждением Конституции. Наконец, в обоих случаях власть в конечном счете достается не народу, а революционному авангарду – партии в России и духовенству в Иране. Эти процессы, в результате которых произошла подмена идеи демократического Учредительного собрания архаическим политическим институтом, принявшим конституцию, лишавшую народ суверенитета в пользу избранного политического меньшинства, – также выявляют сходство российской и иранской революций. Подобно Второму Съезду советов, противопоставленному большевиками Учредительному собранию, Хомейни удалось решить проблему созданием Ассамблеи экспертов. В обоих случаях «праведный путь» был определен не демократической конституирующей властью, а ее эрзацем, полученным в результате целенаправленной селекции социальных элементов, способных оказать поддержку уже установленному режиму[264]. Соответственно, конституционный процесс проделывает своеобразный цикл, начинаясь с отмены монархии и провозглашения демократической республики и заканчиваясь утверждением единовластия, которое, напоминая монархический режим, значительно превосходит его по интенсивности устанавливаемого над обществом контроля.