Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Следствием избранной ошибочной стратегии демократического переходного периода стали следующие упущенные возможности: 1) утрата политической инициативы в силу господства иллюзорного представления о возможности единства подходов всех политических партий к решению проблемы переходного периода на основе идеи Учредительного собрания; 2) отказ от немедленного созыва Государственной думы и превращения ее в Национальное Собрание сразу после акта отречения царя и возможности принять временную конституцию на пике революционных ожиданий; 3) не были эффективно использованы институты и процедуры договорных механизмов, способные обеспечить коалицию основных политических партий путем взаимных тактических компромиссов с целью отстранения экстремистов и создания работоспособного переходного правительства. Эта возможность, как было показано, теоретически намечена в таких институтах как Государственное совещание, Демократическое совещание, Предпарламент (Совет Республики) или даже Директория и подтверждается более успешным опытом других демократических переходов в мире; 4) невозможность преодоления двоевластия конституционным путем уже в момент его формирования; 5) пролонгирование ситуации неопределенности на длительный срок, что вело к эрозии легитимности демократической власти и делало ее легкой добычей экстремистских сил.

В этом контексте решение проблемы двоевластия отнюдь не представляется столь фатальным. Мы рассмотрели ряд историографических предрассудков: один из них связан с господствовавшей до настоящего времени «классовой» теорией двоевластия (как баланса сил); другой – с представлением об исторической уникальности феномена двоевластия, якобы присущего исключительно российскому социуму; третий – с одномерной интерпретацией функции советов в революции; четвертый – сознательным или бессознательным отрицанием альтернативных моделей развития событий и возможностей моделирования (на сравнительном материале) другого вектора развития; пятый – с представлением о фатальности движения событий русской революции. Отказ от механистической классовой интерпретации данного феномена позволяет рассматривать его в ряду многих других ситуаций неустойчивого равновесия конституционных и антиконституционных движений Новейшего времени, выход из которых определялся способностью политических элит нейтрализовать деструктивные популистские элементы, а в случае необходимости – реализовать принцип государственной монополии на легитимное насилие, т. е. подавить «революцию» силой.

Эта политика вполне могла быть реализована в отношении советов – суррогатных органов, не способных к управлению, но являвшихся (именно в силу своей архаичности и аморфности) идеальной формой для манипулирования темными массами со стороны экстремистских сил. Функция советов в русской революции оказалась чрезвычайно негативной и выражалась, во-первых, в дестабилизации Временного правительства с самого начала его существования; во-вторых, в противопоставлении Съезда советов Учредительному собранию (предполагаемый созыв которого ускорил большевистский переворот), в-третьих, – свелась к легитимации однопартийной диктатуры (установления партийной диктатуры над советами). Потенциальное двоевластие правовых и антиправовых сил, однако, отнюдь не обязательно переходит в реальное (и юридически оформленное) двоевластие, а это последнее не влечет автоматической победы экстремизма. История, как было показано, знает примеры того, как подобные конфликты разрешались в пользу конституционной демократии или, в условиях невозможности добиться этого, установления временных авторитарных режимов, способных стабилизировать ситуацию в переходный период. Временное правительство (опиравшееся на правовую и революционную легитимность, военный патриотизм, поддержку цивилизованной части общества, контроль над армией, административный аппарат и известный престиж лидеров) имело шансы устранить двоевластие и остановить большевистский переворот по крайней мере три раза (в самом начале Февральской революции, в июле и августе 1917 г.). Этот вывод признал фактически и сам Керенский: он считал, что выступление Корнилова – заговор, направленный против него, но впоследствии осознал, что военный переворот мог спасти страну от более серьезной угрозы большевизма[333]. Не случайно в последних интервью он пришел к выводу: истинной причиной Октябрьского переворота был он, Керенский. Этой позиции придерживались и лидеры антибольшевистского движения – Деникин и Врангель[334]. Как отмечал Брюс Локкарт, из всех ошибок Временного правительства самой ценной для Ленина было выступление Корнилова и его провал: «поражение Корнилова 12 сентября открыло широкую дорогу для успеха революции 7 ноября»[335].