Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

В более поздней литературе анализ социальных процессов, приведших к революции, в целом связывался с переходом от традиционного общества к индустриальному и от его сословной организации к схемам массовой мобилизации – процессу, который смогли возглавить большевики[320]. Во многих странах мира этот переход приобрел конвульсивный характер: наряду с фашизмом большевизм стал одной из исторических форм такой мобилизации[321]. Даже те, кто не склонен разделять социальную и политическую революцию и считает, что она стала следствием протестной активности различных социальных слоев – слившихся воедино движений рабочих, солдат, крестьян, среднего класса, наций и большинства народа за окончание войны, а не результатом спланированного большевиками захвата власти, – приходят к выводу, что общим результатом этого движения стал социальный хаос[322]. Социальные параметры конфликта – крестьянский и рабочий – оказали воздействие на формирование революционной ситуации и характер ее разрешения. Крестьянство находилось вне политики и не воспринимало идеи Временного правительства, вообще не понимало самого языка его обращений[323]. «Пролетариат» как «титульный класс» революции не был вполне промышленным и не порвал связей с деревней, оставаясь социально дезориентированным в отношении революционной пропаганды[324]. Большевики использовали радикализм настроений улицы, которая сама шла к ним[325]. В эпоху политики массовой мобилизации действительно образовалась пропасть между стихийностью масс и революционным сознанием большевистской партии[326]. В этой ситуации психологические факторы социальной мобилизации самых отсталых социальных слоев сыграли решающую роль в успехе большевистского переворота, подтверждая истину: «Когда люди восстают, они делают это с угрызениями совести, трепетом и чувством вины»[327]. Аморфность масс делала их идеальным объектом манипулирования со стороны радикальной интеллигенции в целях захвата власти.

Как сторонники, так и оппоненты большевизма, исходя из традиционных представлений о правовой легитимности, сомневались, что власть, обретенная в результате переворота, может оказаться прочной и долговременной, особенно учитывая утопический характер ее идеологии. Но с позиций исторического опыта ХХ в. это свидетельствует скорее об их исторической близорукости – формирование массовой социальной опоры успешно осуществлялось режимами различной (даже противоположной) идеологической направленности и не зависело напрямую от идеологического содержания их программ.

Важная черта новой технологии переворотов (как и всякой другой технологии) в том, что она может применяться независимо от социального (классового) содержания движений: технологии, разработанные большевиками в 1917 г., были затем успешно применены антипарламентскими движениями различной направленности. Вскоре выяснилось, что тактика большевизма может быть использована иными политическими силами, в том числе контрреволюционными – фашизмом и вообще авторитаризмом[328]. Принципы этой технологии обобщены Троцким и четко представлены К. Малапарте, изложившим ее в своей «Технике государственных переворотов» в сравнении с другими антидемократическими переворотами своего времени. Троцкий указывал на существенные общие признаки модели установления большевистской диктатуры и последующих фашистских переворотов, причем последние, по его мнению, дали мало нового с точки зрения техники захвата и удержания власти. «У Гитлера, как и у Муссолини, – писал он, – все заимствовано и подражательно. Муссолини совершал плагиат у большевиков. Гитлер подражал большевикам и Муссолини»[329]. На это сходство технологий прихода к власти указывал и Н. Устрялов[330]. Крушение парламентской демократии в России поэтому – частный случай и первое проявление кризиса европейского парламентаризма и установления диктаторских режимов в Европе. Внешние формы диктаторских режимов (с точки зрения организации государственной власти) демонстрировали широкое разнообразие: безличная однопартийная диктатура советского типа; диктатура премьер-министра при более или менее символическом главе государства (Муссолини и Примо де Ривера при монархе, Вольдемар при президенте); прямая диктатура главы государства (Кемаль и Александр Сербский); диктатура личности, формально не выступающей на первый план (Пилсудский)[331]. Общим для всех этих режимов, однако, стал сознательный отказ от принципов правового государства и свободы личности, отрицание парламентской демократии и политического плюрализма, опора на вооруженные силы и политика террора по отношению к оппонентам. Они возникли в результате государственного переворота, но стремились легитимировать свое существование различными квазипредставительными органами, в качестве которых могли выступать народная ассамблея, советы, профсоюзы или другие гибридные формы социальной поддержки.