Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

В феврале 1903 г. директор Департамента полиции А.А. Лопухин и министр В.К. Плеве беседовали с председателем губернской земской управы Я.Т. Харченко о печатании прокламаций в его управе. По итогам встречи Лопухин отмечал: «Харченко вполне благонамеренный человек… Он глубоко возмущен… и никакого понятия об этом не имеет, просит выяснить виновных и освободить от них управу. Из беседы с ним я вынес впечатление, что воззвания печатались кем-либо из служащих в управе по личной инициативе, а, будучи застигнут врасплох, печатавший сослался на мнимое приказание председателя»923.

В октябре 1903 г. исполняющий обязанности директора Департамента полиции Н.П. Зуев приказывал начальнику Московского ГЖУ вызвать для личных объяснений С.А Котляревского, о котором были «агентурные указания» (перлюстрированное письмо – как отмечалось выше, в документах, выходивших за пределы Департамента, такой источник обозначался как «агентурный»), что он «прочел лекцию в Свободном русском университете» в Париже – как следовало из справки, составленной в Департаменте полиции, в перлюстрированном письме говорилось, что лекция была посвящена теме «национализма»924. Через 8 дней начальник ГЖУ сообщал в Департамент: «Котляревский изложил … что… им была прочтена лекция о национализме, в чисто научном направлении и корректной форме. Лекция эта касалась вообще национализма у разных народов, с указанием исторических данных, что национализм развился в сравнительно недавнее время и выражается у каждого народа различно, причем, по словам Котляревского, ни что не было в этой лекции подчеркнуто чем-либо особенным относительно развития национализма в России»925. К письму был приложен представленный Котляревским конспект лекции, который московский жандарм просил вернуть автору «по минованию надобности» в Департаменте, что и было сделано в январе 1904 г.926

В конце 1903 г., в разгар заседаний в Ярославле местного комитета о нуждах сельскохозяйственной промышленности, к министру внутренних дел на «беседу» был вызван активный участник комитета, гласный ярославского губернского земского собрания Д.И. Шаховской927. Одновременно с Шаховским были вызваны для «личных объяснений» к директору Департамента полиции другие участники комитета, близкие Шаховскому – М.В. Девель, в конце 1890-х гг. переехавший в Ярославль вслед за Шаховским из Твери, агроном нижегородской земской управы Ткаченко и служащий при Владимирской губернской земской управе Смирнов928. После состоявшихся встреч начальник Ярославского ГЖУ, который с середины 1890-х гг. пытался избавить губернию от Шаховского и в очередной раз просил Департамент полиции об административной высылке через Особое совещание, получил из Департамента следующее письмо: «По приказанию господина министра имею честь уведомить, что предположение Ваше о необходимости высылки из пределов Ярославской губернии (Шаховского. – Л.У.) признаны заслуживающими уважения. Но император во внимание к заслугам его отца и сестры повелел соизволить приостановиться внесением означенного дела в Особое совещание и, вызвав князя Шаховского в Санкт-Петербург, объявить ему, что дальнейшее участие его в агитации, происходящей в неблагонадежной части общества, поведет к высылке в одну из отдаленных местностей»929.

В целом личное впечатление становилось основанием для принятия либо непринятия каких-либо нормативно-правовых мер. Так, еще в 1893 г. исправляющий должность директора Департамента полиции С.Э. Зволянский после личной беседы с писателем В.Г. Короленко разрешил ему повсеместное жительство в империи (после окончания ссылки в Якутии в 1881– 1885 гг. Короленко состоял под гласным надзором в Нижнем Новгороде до 1888 г., ему было запрещено проживание в столицах)930.

Важно отметить, что данная практика носила внеправовой характер, ее можно назвать своего рода торгом по поводу границ частного/публичного и границ политического внутри публичного.

В историографии часто встречается утверждение, почерпнутое из либеральной публицистики и мемуаристики, о политической полиции как инстанции, действовавшей неправовыми методами. Чаще всего этот тезис, правда, касается провокации, т.е. методов использования в политическом сыске секретной агентуры. В свете проведенного анализа возможно утверждать, однако, что представление о беззаконии в деятельности охранительного ведомства сформировалось у современников не из-за секретной агентуры: основная масса информации о ней появилась после изучаемого периода, т.е. позднее 1905 г., – после разоблачения Е. Азефа, суда над А.А. Лопухиным, выдавшем Азефа В.Л. Бурцеву, и раскрытия Заграничной агентуры в 1909 г.931, убийства Д.Г. Богровым П.А. Столыпина в 1911 г., и, конечно, после Февральской революции 1917 г.932 Что же касается более раннего времени, которому посвящено данное исследование, то практика описанных в этом параграфе негласных переговоров, очевидно, могла трактоваться современниками и общественными деятелями в их кругу в логике «беззакония власти».