Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Одна из главных причин, по которой судебный вариант преследования редко использовался в политической полиции в отношении общественных деятелей, описана вице-директором Департамента полиции Г.К. Семякиным в 1899 г. в справке о враче А.Л. Караваеве: «По всем сведениям, которые были в виду Департамента за последние 8–10 лет имя врача Караваева всегда связывалось с разными неблагонадежными лицами, имевшими отношение к рабочей пропаганде… Если бы против Караваева были осязательные факты, то его давно бы привлекли к дознанию, но он держится на почве легального противодействия и действует вполне согласно той программе, которая рекомендуется теперь либералам для борьбы с правительством»942. Схожая ситуация зафиксирована в справке о Ф.И. Родичеве, составленной в Департаменте полиции в 1901 г., – в справке постоянным мотивом была фраза: «по этому поводу (укрывательство террористов в 1879 г., хранение и распространение запрещенных книг в 1892 г., участие в составлении тверского адреса императору в 1894 г., написание рукописи с осуждением политики императора в 1896 г. – Л.У.) против Родичева никаких мер принято не было»943.

В период директорства А.А. Лопухина на дознания стали выноситься дела, которые до этого обычно рассматривались Особым совещанием. Например, было проведено и прекращено дознание о В.А. Маклакове за произнесение им речи «противоправительственного содержания» в московском художественном кружке в 1903 г.944 Это был не единственный случай, когда Лопухин настаивал на дознании, которые в дальнейшем прекращались «за отсутствием состава преступления». В итоге объявленная Лопухиным борьба за законность приводила к росту недовольства властью со стороны общественных деятелей, которые привлечение к дознанию само по себе, независимо от его исхода, рассматривали как неоправданную «репрессию».

Один из немногих случаев, когда формальное дознание об «общественных деятелях» было доведено до суда, который вынес обвинительный приговор, – это осуждение Е. Аничкова и А. Борман, перевозивших из-за границы «под платьем» запрещенный в Российской империи журнал «Освобождение»945. Стоит отметить, что наказание, наложенное судом, в отношении Аничкова по «милости» императора было сильно облегчено, а в отношении Борман не применялось вовсе946.

Другую причину, по которой судебный вариант преследования общественных деятелей был мало востребован в политическом сыске, можно продемонстрировать на следующих примерах. Скажем, В.Я. Богучарский и И.П. Белоконский, сосланные в Сибирь в 1880-е гг. по суду за откровенно революционную деятельность (Богучарский на рубеже 1870–1880-х гг. был в том числе связан с народовольцами)947, печатались и во время нахождения в тюрьме, и в самой ссылке в различных органах периодической печати, в том числе столичных. Говоря другими словами, судебное наказание автоматически не лишало инструментов доступа в публичное пространство.

Зато именно на такие лишения были нацелены административные методы. Последние стоит разделить на индивидуальные (против отдельных людей) и институциональные (против тех или иных общественных институтов).

Гласный надзор – мера, встречающаяся чаще других в отношении общественных деятелей. Перечислю лишь некоторых, состоявших под гласным надзором (преимущественно за участие в тайных революционных организациях, а также за издание, хранение, распространение запрещенных, подпольных сочинений): Н.Ф. Анненский (1881–1883)948, В.А. Гольцев (1885–1888)949, А.А. Никонов (1887–1890)950, П.Н. Тютрюмов (1887–1889)951, Г.А. Фальборк (с 1888)952, В.В. Водовозов (1888– 1893)953, И.П. Белоконский (начало 1890-х)954, В.А. Маклаков (1894–1896)955, В.Я. Муринов (1895– 1897)956 и др.