Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

«Второй билль о правах» еще сильнее развивает риторику «Четырех свобод». Он затрагивает целый ряд эмоций, но зависть, как мы увидим, занимает центральное место. Вся речь посвящена войне, которая, конечно же, продолжалась в то время – до высадки союзников в Нормандии оставалось еще шесть месяцев. Начинается речь с замечания о том, что американцы уже два года как участвуют в «величайшей войне против порабощения человека». Банальное выживание, как теперь заявляет Рузвельт, не может быть главной целью страны. Вместо этого Америка должна стремиться к «безопасности». Мог ли хоть один американец в 1944 году не испытывать самых сильных эмоций на этот счет? Рузвельт, таким образом, заставляет сердце слушателя до краев наполниться волнением и беспокойством. Он продолжает: «Речь идет не только о безопасности в узком смысле, то есть о гарантии от нападения агрессоров. Мы имеем в виду также экономическую, социальную и моральную безопасность каждого народа среди других народов». Все союзники согласны с тем, что мы должны способствовать экономическому развитию и что это означает развитие промышленности, а кроме того, развитие образования и личных возможностей, а также повышение уровня жизни. Он говорит: каждый может видеть, что военная безопасность отныне имеет важное значение; и то же самое относится к социальной и экономической безопасности. «Для подлинного, прочного мира не менее важно, чтобы каждый человек в любой стране имел достойный уровень жизни. Свобода от страха навечно связана со свободой от нищеты». (Слово «навечно» отсылает к возвышенному библейскому языку его Первой инаугурационной речи.)

Теперь Рузвельт обращается к врагам своих экономических программ, утверждая, что они представляют собой силы разделения, которые создают опасность и неразбериху во время войны. И вновь, как и в своей Первой инаугурационной речи, для их описания он использует язык насмешки, а не страха. Они подобно «мошкаре роятся в холлах Конгресса и коктейль-барах Вашингтона», желая продвигать интересы особых групп, а не интересы нации в целом. Юмористическое сравнение его врагов с насекомыми и комичное изображение мошкары (мелкой и надоедливой), роящейся в коктейль-барах, придают особую силу последующей похвале достоинству наших солдат. Это довольно рискованный образ: меньшинства слишком часто принижали сравнением с насекомыми или другими «ничтожными» животными, и мы видели, что Рузвельту нравится обличать серьезную оппозицию, не вступая с ней в прямую конфронтацию. Это недостаток, хоть его и можно понять. И все же тот факт, что речь подтверждает достоинство подавляющего большинства американцев и высмеивает нескольких влиятельных людей, представленных врагами этого достоинства, и что выбранные образы скорее комичны и не вызывают отвращения, но разоблачают притязания эгоистичных элит, я полагаю, освобождает его от этой этической проблемы.

В военное время, продолжает Рузвельт, мы должны понимать, «как сильно зависят друг от друга все социальные слои и группы населения Америки… Сегодня, как никогда, необходимо отказаться от индивидуального и группового эгоизма ради блага всего народа». Дружеское отношение к людям, оказавшимся в трудной ситуации, – отличительная черта жизненной позиции Рузвельта после болезни – красной нитью тянется через всю речь. Он постоянно выражал раздражение по отношению к тем, кто обвинял нищих в их же нищете, а здесь он скажет, что сама нация несет ответственность за предотвращение крайней нужды[547].

Таким образом, Рузвельт позиционирует саму войну как войну против эгоизма, направляя насущные эмоции своей аудитории к цели экономической безопасности. Выдвинув ряд конкретных предложений – о новых налогах, сельскохозяйственных субсидиях, установлении верхних границ цен на продовольствие и особенно о всеобщей воинской повинности, – Рузвельт переходит к изложению нового понимания основных прав[548]: