Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

И теперь мы видим то, чего раньше могли не замечать. Требование любви в этом проекте, вместо того чтобы повышать требования, предъявляемые политической концепцией, что делает «пересекающийся консенсус» труднодостижимым, на самом-то деле понижает эти требования, представляя эмоции, которые не предполагают полного согласия с принципами и институтами или даже согласия с тем, что в них отсутствуют серьезные недостатки. Как два человека, чьи религиозные и политические взгляды и жизненные цели могут различаться, могут быть друзьями и даже любовниками, так же и граждане общества, о котором мы говорим (ну или хотя бы большинство из них), могут делиться разнородным опытом, описанным нами, – по крайней мере, частью опыта и не постоянно. Итак, то, что мы имеем в виду, когда спрашиваем, являются ли эти эмоции ценными сами по себе, не представляет особой опасности для политического либерализма, как это может показаться на первый взгляд.

О чем же мы тогда спрашиваем? Давайте поставим вопрос таким образом. Предположим, что у нас есть общество либеральных сторонников «Нового курса», состоящих из похитителей тел: люди совершают все альтруистические поступки, на которые мы надеемся, и поддерживают национальные институты точно такими же действиями, которые могли бы быть совершены, исходя из настоящих чувств, но на самом деле они ничего не чувствуют. Они представляют собой лишь оболочки людей, не испытывающие никаких эмоций. Показательно, что в фильмах на эту тему похитители тел выдают свою нечеловеческую сущность неспособностью ценить музыку, особенно джаз, требующий отзывчивости к импровизации и эротизма, которые и Уитмен, и Тагор истолковали бы как отличительные черты страстного гражданина. В нашем эксперименте все несколько сложнее: мы должны признать, что эти люди могут испытывать различные эмоции в своей личной жизни (они не являются похитителями тел на 100 %), но гражданские эмоции, которые они внешне проявляют, не подкреплены реальными чувствами.

Теперь, конечно, первое, что мы хотим сказать, – это что подход, используемый в этой книге, не требует постоянного реального чувства. Он лишь предполагает, чтобы достаточное количество людей испытывало достаточно эмоций достаточный промежуток времени, и для измерения всего этого не будет точных показателей. Но вполне можно ожидать, что некоторых (и даже многих) людей не тронет Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме, они никогда не будут наслаждаться своими поездками в Миллениум-парк и т. д. Некоторые люди больше, чем другие, похожи на похитителей тел (просто имитирующих движения), особенно в своей гражданской жизни. И даже эмоционально отзывчивые люди не всегда такие – они тоже могут переживать апатию или быть невнимательными. Более того, любовь бывает самых разных видов, поэтому мы говорим о семье чувств, а не об одной эмоции.

Далее, мы можем сказать, что на самом деле такая концепция публичных эмоций, основанная на идее похитителей тел, не сработает. Нам не надо настаивать на внутренне присущей ценности эмоций, чтобы иметь веские причины стремиться к культуре, в которой люди не просто имитируют действия заботы друг о друге. То, что объединяет людей, должно быть более реальным, чем имитация, иначе сила эгоизма возьмет верх. Следовательно, наш вопрос скорее теоретический, нежели практический.

Тем не менее этот вопрос кажется важным. Идеалы реальны. Даже если нам не удастся их достичь, они задают направление нашего поиска. Так в чем же наш идеал хорошего гражданина? Представляем ли мы хорошего гражданина как безупречно имитирующего любовь похитителя тел или как человека, который действительно испытывает любовь? Этот вопрос, который Айрис Мердок давным-давно задала о личной добродетели, также имеет значение для политической жизни. Мердок говорила о свекрови М., которая недолюбливает свою невестку Д.[607] Свекровь считает Д. дерзкой, вульгарной и раздражающей. Будучи очень воспитанной женщиной, М. скрывает эти чувства и суждения, и Мердок утверждает, что это сокрытие полностью успешно: что касается внешнего поведения, М. ведет себя точно так же, как если бы она любила Д. Но она ее вообще не любит. Тем не менее М. понимает, что ее суждения – следствия ее недостойных черт (классовых предрассудков, личной зависти), и ставит перед собой задачу относиться к Д. «справедливо и с любовью», чтобы со временем действительно относиться к ней так, как она делала вид, что к ней относится.