Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

Тезис Мердок, который я поддерживаю, заключается в том, что это внутреннее моральное усилие имеет значение: М. предприняла какие-то действия и сделала что-то морально ценное, даже если в результате ничего во внешнем мире действий не изменилось. Такое же различие я имею в виду, говоря о политическом контексте. В одном случае граждане могут быть бесчувственными машинами, у которых вообще нет никаких чувств; в другом случае они могут, как М., следовать своему долгу и быть полными самообладания – испытывать плохие чувства, но делать правильные вещи. Этим двум картинам противопоставляется общество, в котором граждане эмоционально живы: они действительно относятся друг к другу с политической любовью, по крайней мере иногда и в некоторых отношениях. Давайте предположим, что общества, в которых граждане не чувствуют политических эмоций, стабильны и успешно мотивируют на совершение альтруистических действий, хотя вряд ли такое может быть на самом деле.

Мердок убедительно доказывала, что М. с богатой внутренней жизнью, полной творческих и эмоциональных усилий, предпочтительнее исполняющей свой долг М., поскольку она морально активна и пытается относиться к Д. честно и без предубеждений. Мы можем представить себе множество аналогичных ситуаций: например, расист, чье поведение безукоризненно, отличается от расиста, прилагающего внутренние усилия, чтобы посмотреть на мир менее предвзятым образом, даже если у него это не то чтобы хорошо получается. Кажется очевидным, что и гражданин, который реально испытывает любовь к другим, сильно отличается от просто законопослушного, исполняющего свой долг гражданина – и это имеет большое значение для нашего анализа. Любящие граждане, вероятно, будут гораздо более изобретательными в своих действиях, но даже если это не так, даже если так или иначе исполняющий свой долг гражданин делал бы то же самое, мы все равно должны восхищаться и отдавать предпочтение гражданину, чье воображение и эмоции живо откликаются на положение нации и других граждан. Как политическая цель, к которой нужно стремиться, гражданин Тагора, Уитмена и Моцарта гораздо привлекательнее, чем инертный исполнительный гражданин.

Было бы удивительно, если бы мы (в действительности я имею в виду себя) обнаружили обратное. После стольких сочувственных рассуждений о любви, воображении и сострадании могло бы такое случиться, что в конце этой книги мы бы пришли к выводу, что эти части личности – всего лишь инструменты, используемые для ограниченных целей людьми, которые будут довольны своей внутренней пустотой, как только их цели будут надежно достигнуты? Тем не менее, даже несмотря на то что этот вывод может показаться parti pris, аргумент Мердок обоснован: внутренний мир имеет отношение к нормативной оценке и он имеет значение для нашего представления о том, какими гражданами мы должны быть, даже если он не влияет на какое-либо фактическое поведение. В других наших важных ролях в жизни мы с готовностью соглашаемся с этим, допуская, что имеющая воображение М. лучше следующей долгу М.; что родитель, который действительно любит своего ребенка, лучше родителя, который просто все делает правильно; что коллега-расист, который изо всех сил пытается преодолеть расистские предрассудки и реакции, лучше того, кто просто действует безукоризненно. Почему же тогда мы должны полагать, что в одной из наших самых важных ролей в жизни, в роли гражданина, пустая оболочка – это все, чем мы должны быть? Нам просто не кажется, что такой образ может быть привлекательной целью. Да и сам успех фильма «Вторжение похитителей тел» как политического фильма ужасов – неважно, является ли его целью коммунизм, маккартизм или и то и другое – свидетельствует о тревоге и тошноте, с которыми мы созерцаем гражданина, ставшего пустой оболочкой. Это в том числе служит подтверждением нашего принятия причудливой, непредсказуемой человечности гражданина, который действительно чувствует и воображает, а в фильме – гражданина, который реагирует на музыку.