Перестройка дает возможность испытать на практике идею «диалога» с властью, выдвигавшуюся в 1970-е годы отдельными диссидентами (в том числе Г. Павловским и В. Игруновым) в пику доминирующей тенденции «правозащитников». Когда неформалы решают вступить во взаимодействие с властью, они вполне осознают, что силы неравны, что они ничего не могут навязать своим собеседникам во имя высших юридических норм (как это пытались делать диссиденты). Наоборот, они понимают, что сначала должны признать легитимность режима, чтобы самим быть признанными. Появляется новое определение политической игры: старые правила отвергнуты, а новые еще предстоит совместно определить в переговорах, а также через негласную координацию[182]
. Так, неформалы и власть не сговариваясь воздерживаются от использования предыдущих репертуаров коллективного действия: клубы могли бы устраивать демонстрации, но не делают этого; власть не отменяет репрессивных механизмов, использовавшихся против диссидентов, но перестает к ним прибегать. Г. Пельман, член КСИ, объясняет это так:Мы постоянно пытались продвинуться чуть-чуть вперед и занять некоторые позиции, мы чувствовали, что сейчас достаточно благоприятное время или просто можно сделать больше, чем есть на самом деле, но нужно быть хорошим тактиком для того, чтобы это делать. Как это делать? Если ты будешь просто выходить […] на Красную площадь и кричать «это плохо», это кончится ровно тем, что через полчаса тебя поведут в тюрьму. […] Возникала историческая ситуация прецедентов. То есть вроде как активно не сажали, но психушки были, тюрьмы были[183]
. Однако уже все друг на друга смотрели, [чтобы уловить,] что возникает, какой новый прецедент, и что можно создать. И внутренняя наша задача […] – это создание системы прецедентов, как бы открытие новых дверей. Вот они сейчас закрыты, непонятно. С той стороны точно есть человек, который ее держит. Но если постучать и сказать: «Хочешь покурить, давай поговорим», – двери были полуоткрыты. Можно постоять, а может быть, даже зайти в комнату[184].Тем не менее, хотя неформальные клубы самоутверждаются через отличие от диссидентства, последнее служит не только антимоделью: они перенимают у него некоторые практики. Оппозиционное прошлое составляет неотъемлемую часть политической культуры. Для организации митингов весной 1988 года неформальные клубы выбирают Пушкинскую площадь, место публичных собраний, отмеченное печатью диссидентства. Они входят в пространство, полное политических смыслов, и чтобы присвоить его себе, называют его «Гайд-парком». Как и диссиденты, они занимаются самиздатом и организуют сбор подписей под петициями в знак протеста против официальных решений. Они также (возможно, бессознательно) заимствуют видение политики, сфокусированное на праве, хотя и пользуются последним несколько иначе, чем правозащитники. Вследствие этой сосредоточенности на юридических аспектах реформ они окажутся неспособны оценить всю важность экономических вопросов.
Сговор между неформалами и реформаторами во власти представляется в форме взаимного обмена услугами, который всякий раз сопровождается переговорами. Нестабильность этих отношений, при которых клубы не могут быть уверены в необратимости достигнутых результатов, становится средством осуществления контроля над ними.