Вот что говорил В. П. Милютин (Разногласия…, 1931, с. 3) о главной опасности: «Тут опасность имеется очень серьезная, потому что и в работе этих учреждений [Коммунистической академии и других “которые являются штабом нашей философской мысли”] и в произведениях руководящей головки этих учреждений начинают проявляться и формалистического характера тенденции, сущность которых заключается в отрыве теории от практики». Значит, Сталин на конференции аграрников-марксистов призвал интеллигенцию повернуться лицом к практике. Вот его основная забота как руководителя строящегося государства.
Другой опасностью является «… недооценка Ленина как философа, недооценка наследства Ленина в области философии… замалчивание роли Ленина как философа» (с. 4).
Третья опасность – недооценка троцкизма: «Если они [философы] прошли мимо троцкизма, то троцкизм мимо них на прошел… Тот факт, что Институт философии прошел мимо троцкизма, – это не случайность. Далее, Институт философии прошел мимо и правого уклона… Что механисты уходят корнями в богдановщину, что механисты явились по существу основой для правого уклона – это обосновывать сейчас не приходится… Троцкисты и правый уклон растут в сущности из одного корня. Сейчас даже формально отличить троцкизм от правого уклона становится трудно» (с. 9).
Я привожу эти данные, чтобы было понятно, что для ученых-естественников были поставлены ясные и вполне выполнимые ограничения в их научной деятельности: повернуться лицом к практике и не лезть в политику, причем ни на стороне Партии, ни на стороне ее противников. В то же время философы обязаны поддерживать политику Партии в их борьбе с различными «антипартийными уклонами». В этом заключается их практический вклад в дело построения социализма. А они стараются этого не касаться, споря с теми, кто не представляет опасности для социалистического государства и даже являются по факту его защитниками.
Этот момент был подчеркнут в следующих словах В. П. Милютина (с. 10): «Следующее – это борьба с кондратьевщиной, которая ведется уже давно, борьба с базаровщиной. Велась ли эта борьба в какой бы то ни было степени? Не велась совершенно… Это также показывает отрыв философии от конкретной политической борьбы. До сих пор молчат по этому поводу. До сих пор посвящают журнал “Под знаменем марксизма” критике Митина, Ральцевича и др., а базаровщину и кондратьевщину не освещают».
Марксисты-теоретики, начав свободную борьбу против несогласных с ними, неминуемо могли затронуть в своей критике тех, к которым по мнению стоящих у власти политиков они отнеслись предвзято. Эта так называемая марксистская критика по определению не могла быть объективной и не только по причине разной, нередко низкой подготовленности идеологов, т. е. из-за субъективных моментов. Куда хуже, что за этой критикой могли стоять и часто стояли чьи-то политические интересы и необязательно государственные. Вот эту идеологическую вольницу власти и решили запретить. Теперь государство сочло необходимым возглавить идеологическую борьбу и решать, против кого и в каком формате можно и нужно выступать с политической критикой, т. е. навели в этом деле государственный порядок, который почему-то рассматривается как тоталитаризм.
Суть новой государственной политики, связанной с грандиозными планами социалистического строительства, можно выразить следующей сентенцией: пора сосредоточить внимание не на критике, но на деле, а если критиковать, то только под контролем государства. Об этом хорошо сказал авторитетный политик Емельян Ярославский (Разногласия…, 1931, с. 134), выход которого на трибуну кажется, единственного из выступавших, был встречен аплодисментами: «… основные ошибки правильно подмечены теми молодыми товарищами [речь идет об упомянутых выше Митине, Ральцевиче и др. ], которые набрались храбрости в 1930 г. выступить с критикой. Основная ошибка заключается в разрыве теории и практики, в отставании в том, на что указал Сталин на конференции аграрников-марксистов и на что не реагировали по-настоящему и до сих пор, по существу дела. И до сих пор в переходе от рассуждений о том, что Сталин прав, – к практическому исправлению того, о чем говорил Сталин, – даже через полгода почти ничего не сделано» (выделено в оригинальном тексте).