Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

«Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение или увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними)… Первая концепция мертва, бледна, суха. Вторая – жизненна. Только вторая дает ключ к самодвижению всего сущего; только она дает ключ к “скачкам”, к “перерыву постепенности”, к “превращению в противоположность”, к уничтожению старого и возникновению нового».

«Учение о генах современной формальной генетики – продолжил М. Б. Митин – явным образом относится к числу образцов первой метафизической концепции развития из тех двух, о которых говорил Ленин. Не спасает положения… что они [сторонники учения о генах] признают мутабильность гена, мутации… [последние] выступают у них не как результат предшествующего эволюционного развития, не закономерно, а как совершенно случайные, часто необъяснимые “катастрофы”, прямо-таки в стиле Кювье. Подобного рода мутации еще не есть диалектика, которая признает закономерную связь скачков с предшествующим эволюционным развитием».

Как бы не относиться к мнению В. И. Ленина, но для коммунистов, которые составляли большинство среди генетиков, оно являлось в то время руководящим указанием, обязательным к исполнению. В этом и заключается отмеченная нами в разделе 5. 1 противоречивость положения советского ученого. Как политик ученый-коммунист обязан показывать идеологическое единство, но как ученый он часто вынужден нарушать этот принцип мировоззренческого единства в пользу научного консенсуса, задаваемого, к сожалению, не нами, но на Западе. Когда Сталин в речи на приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 г. провозгласил здравицу «за процветание [советской] науки… которая умеет создавать новые традиции, новые нормы, новые установки», то он призывал к тому, чтобы и наша страна также была центром создания нового знания, которое в этом случае будет лишено мировоззренческих изъянов. Следуя сталинскому призыву, М. Б. Митин обращал внимание генетиков на эти мировоззренческие изъяны теории гена, как бы приглашая их провести ревизию самой теории с тем, чтобы выйти на новый уровень обобщений. Именно с этим я связываю то внимание, которое проявил М. Б. Митин к делам Н. П. Дубинина, о чем сам Николай Петрович с теплотой вспоминал через 30 с небольшим лет. Но нет, генетики не смогли сойти с военной тропы.

История развития генетики показала, что М. Б. Митин был прав в своих сомнениях относительно роли мутаций, о которых вели речь генетики. Изменения в регуляторной области гена, о которых стало известно позже, не являются случайными в понимании генетиков и они жестко завязаны на работе других генов. Т.  е. эти «мутации» вполне удовлетворяют диалектическим принципам.

Затем М. Б. Митин переходит к пониманию гена как материальной частицы и, в частности, к вопросу о его стабильности. Речь зашла о позиции по данному вопросу Н. К. Кольцова. «Я не буду – сказал философ – говорить о совершенно реакционных, евгенических, срастающихся с расовой теорией воззрениях проф. Кольцова…[41] я только приведу высказывание проф. Кольцова о гене. “Химическая генонема, – говорил он [Н. К. Кольцов] – с ее генами остается неизменной в течение всего овогенеза и не подвергается обмену веществ – окислительным и восстановительным процессам” (Биологический журнал. Т. VII. Вып. 1-й за 1938 г., стр. 42). Такого же рода постановку вопроса о неизменности генов мы имеем также у акад. Вавилова. В статье “Генетика”, напечатанной в 1929 г. в XV томе Большой советской энциклопедии, акад. Вавилов пишет: “Ген представляет собой определенную устойчивую единицу наследственности, которая может быть сравнима с атомом в химии и физике… Гены передаются из поколения в поколение не изменяя своей природы”… В беседе по этому вопросу с акад. Вавиловым я пришел к заключению, что эта его старая постановка вопроса о неизменности гена теперь как будто им отрицается… Но тогда почему об этом не сказать прямо и не объяснить своей позиции перед всеми, чтобы было ясно и понятно, что думает по этому вопросу акад. Вавилов».

Могут сказать, что гены действительно, если и изменяются, то крайне редко. Но Н. К. Кольцов, следуя сложившемуся в генетике мнению, понимал под генонемой белковую молекулу, а она представляет собой субстрат, который активен (живет), когда взаимодействует с другими молекулами. И об этом говорили, начиная с Ф. Энгельса. Именно по той причине, что белковые молекулы неустойчивы, они не могут выступать в роли генов. Генетики, основываясь на реальном факте устойчивости передачи признаков по наследству, вполне справедливо предположили, что гены, обеспечивающие эту передачу, сами должны показывать большую устойчивость к сторонним воздействиям. Но химический субстрат, который они стали связывать с генами, никак не мог им обеспечить устойчивую передачу признаков.