Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

И. С. Ной четко сформулировал суть укоренившегося в обществе мифа, будто бы сторонники Лысенко отрицали какую-то бы ни было роль наследственного начала в социальной жизни человека. Как можно говорить такое о Т. Д. Лысенко, если тот написал специальную книгу о наследственности, кстати, переведенную в США. Я так полагаю, что этот миф, возникший в недрах советской генетики, в общественных науках поддерживался некоторыми учеными, чтобы «привязать» своих противников в общественных науках как догматиков к поверженному Лысенко. Кстати, Н. П. Дубинин, если прав в своей оценке событий Лорен Грэхэм (1991), оказался жертвой этого мифа, поскольку был смещен со своего поста директора Института общей генетики за поддержку догматиков, выступавших против новаций в социологии, озвученных И. С. Ноем.

Создается впечатление, что Н. П. Дубинин в этом вопросе занимал пролысенковские позиции. И это явилось как бы основанием для того, чтобы начать борьбу с ведущим ученым-генетиком. На самом деле борьба шла вокруг подымавшей голову после временного запрета евгеники, которую Н. П. Дубинин не считал за науку.

С. Э. Шноль (2010, с. 167) рассказал нам о еще одном советском ученом, физиологе Х. С Коштоянце, который, как и Н. П. Дубинин, выступил в те же предвоенные годы с осуждением евгенических «увлечений» Н. К. Кольцова. С. Э. Шноль (2010, с. 170) утверждает, что это осуждение аукнулось Х. С. Коштоянцу, когда через много-много лет тот баллотировался в академики и был не избран как «лжеученый». Я не знаю всех обстоятельств дела, но думаю, что Академия разумно решила сразу погасить назревающий скандал, связанный с анонимными «правдолюбцами», ополчившимися на Х. С. Коштоянца. Я также думаю, что и сам ученый понимал, ненужность скандала, затеваемого неизвестными вокруг его имени. Но вопрос остается, надо ли полагать, что Н. П. Дубинин пострадал за его довоенную и послевоенную критику евгеники?

Итак, сторонники Т. Д. Лысенко, коль скоро они непосредственно занимались изучением наследственности, по определению не могли отрицать ее роль в социальной жизни. Наследственной основы в социальном есть столько, сколько в ней ее присутствует на самом деле. Однако оценить эту меру биологического в социальном генетика тех лет не имела возможности. Как впрочем и сейчас. Что же касается утверждений, что мичуринцы в отличие от генетиков будто бы умаляют роль наследственности, то это предмет научного анализа конкретных форм социального поведения человека. Генетика к такому анализу пока не готова и может предложить лишь умозрительные догадки в рамках натурфилософских рассуждений.

Назначение мифа, озвученного И. С. Ноем, состоит в том, чтобы прикрыть реальную проблему, разделявшую с самого начала генетиков на противников евгеники и тех, кто ее воспринимал положительно. Вторые признавали существование генов, определяющих социальные характеристики людей, первые это отвергали. Мы уже приводили мнение на этот счет Н. П. Дубинина (1989, с. 407). Повторим снова его ключевую фразу: «… в генетике нет доказательств существования генов, определяющих общественное положение, генов эволюции общественных отношений, генов интеллекта, совести, преступности и других духовных свойств человека». В другой книге, видимо, имея в виду высказывания В. П. Эфроимсона в его работе «Родословная альтруизма» (1971), Н. П. Дубинин (1983, с. 154) пишет: «… порой без особых доказательств и анализа социального положения и психического состояния преступников высказывается предположение, что в поведении человека, совершающего преступление, непременно проявляется “дурная наследственность”. Степень преступного деяния ставится в зависимость от отягощенности генотипа преступника особыми генами преступности».

Мы согласны с мнением крупнейшего советского генетика, что нет генов преступности. Но тему «дурной наследственности», нам кажется, рано закрывать, пока не исследована еще одна возможность: не наследуется ли она по типу длительных модификаций? С этой точки зрения трудно согласиться с мнением М. Е. Лобашева (1966, с. 601), который считал возможным говорить о сигнальной наследственности, но одновременно утверждал, что «Сигнальная передача не может называться наследственностью в полном смысле слова, поскольку она не обусловлена генами». Но это она в классической модели наследственности не находит себе места в системе генетических понятий. Для более широкой модели, включающей некоторые ламаркистские положения, она отражает явление наследственности, поскольку отвечает исходному определению – наследственность есть сходство родителей и детей.