Политические устремления Юлиуса Эволы

«Академические» философские взгляды Эволы восходят к немецкому идеализму, а через него к Платону. Они противостоят воззрениям итальянских придворных философов того времени, Джованни Джентиле и Бенедетто Кроче, хотя и происходят из одного и того же источника. Несмотря на это, последние ценили идеи Эволы и даже печатали его в своем главном журнале «Laterza». Сильную волюнтаристскую черту Эволы, решительно отделяющую его от Кроче и Джентиле, можно вывести, с одной стороны, из Ницше, с другой – из французского персонализма, работы основных сторонников которого (Секретан, Лашелье, Амлин и Ланьо) он внимательно изучал. У Ланьо Эвола позаимствовал эпиграф для книги «Очерки о магическом идеализме», которая несет отпечаток образа его мыслей 1923-1925 гг. и содержит ядро всех позднейших взглядов. Эпиграф – свидетельство того, что чисто теоретическая философия барона не удовлетворяет. Эволу, как в ранней художественной, так и в поздней политической деятельности, интересует «разрыв уровней» в «совершенно ином» измерении. Эпиграф такой: «Философия – это ход мыслей, который, в конце концов, замечает несоответствие самому себе и осознает идущую изнутри потребность в абсолютном действии».

С экзотерической точки зрения это сопоставимо с солипсизмом Штирнера, и Эвола не отрицает, что сильно проникся анархизмом немецкого мыслителя, однако желает преодолеть его, обращаясь к «совершенно иному» измерению, то есть к трансцендентному. Неукротимая свобода и воля к господству в качестве сути личности являются для Эволы ключевыми понятиями: он пытается прийти от «трансцендентного» Я (в том смысле, в каком его трактует идеалистическая философия) к подлинной сверхличности – отсутствию личности. Для него Я – это «центр универсальной ответственности» (книга «Теория абсолютного индивидуума»).[101] Для этого Я он желает полной реализации, то есть свободы и в то же время власти, реализации, простирающейся не только на тело, душу и дух, но и на весь космос. Он хочет преодолеть всякую абстрактную спекуляцию и полностью актуализировать знание в самом себе. Здесь становится очевидной непреодолимая тяга к трансцендированию и, следовательно, спасению себя. Отождествление Deus = Homo и Homo = Deus (Бог есть человек, и человек есть Бог) должно стать, по убеждению Эволы, реальностью. Так, философский период неизбежно следует за магическим (см. книгу «Введение в магию»).

Эвола, как и когда-то Декарт, задается одним из основных вопросов философии: где та совершенно неподвижная точка опоры, на которой я мог бы возвести строение своей жизни и мысли? По крайней мере, в то время ответом для Эволы могло быть только Я, естественно, не повседневное, но трансцендентное Я – изначальное основание всякой личности. В философском журнале «Логос» он заявляет: «Реальность можно приписать лишь тем вещам, чей принцип и причина бытия которых… покоится в Я как управляющей функции… По ту сторону вечной проблемы того, что, согласно Платону, «одновременно существует и не существует», пребывает единственный несомненный факт: Я. Только здесь индивидуум обретает… абсолютную и самоочевидную реальность. Остальной бесконечный океан форм внутреннего и внешнего мира не предоставляет подобной уверенности».[102]

Необходимо сказать несколько слов о его концепции могущества, являющейся источником значительного непонимания, особенно при использовании в политической сфере. Эту идею, которую Эвола усвоил из эзотерических учений, в особенности из тантры и даосизма, следует четко отличать от понятия «силы». «Могущество», напротив, утрачивает свою сущностную природу и не признается самоочевидным, когда вынуждено обращаться к материальным средствам, т. е. к «силе». Могущество должно функционировать как свой собственный «недвижимый движитель». По словам Эволы, эта метаконцепция предназначена для того, чтобы преодолеть и рационализм, и иррационализм, поскольку, с одной стороны, она прибегает к разуму, тогда как с другой – благодаря могуществу происходит возвышение к свободе, реализации и изначальному бытию. В «Очерках о магическом идеализме» Эвола пишет: «Теперь становится понятно, почему Лао-цзы из глубин своего осознания приписывает совершенному человеку качества «пустоты» и «небытия», и как мудрец может говорить, что у каждого существа есть его первичная основа в небытии… Также ясно, почему обычно неправильно трактуемое понятие майи в тантре означает иллюзию, но, кроме того, и творческое могущество. И, наконец, понятно значение высшего тела Будды, Дхармакайи, определяемого как принцип несуществования, каковой являет собой фундамент всей реальности».[103]