Читаем Политические устремления Юлиуса Эволы полностью

Произнося премудрые речи,Ты скорбишь о том, о чем не стоит скорбеть.Пандиты [мудрецы] не скорбятНи о живых, ни о мертвых.[89]Эти тела – обители вечной души [т. е. Брахмана],Неразрушимой, неизмеримой.Сказано, что тела преходящи.Поэтому героически сражайся, Потомок Бхараты [Арджуна]![90]Чей ум свободен от эгоизма,Чей рассудок не запятнан,Тот, даже убивая этих людей,Не убивает и не скован [своими деяниями].[91]Ощущая свой кастовый долг,Ты не должен колебаться.Воистину нет ничего лучше для кшатрия [человека воинской касты],Чем праведная битва.Счастливы кшатрии, сыновья Притхи,Когда им выпадает на долю такая битва,Открывающая небесные врата.[92]

Учитывая склонности Эволы, эти слова упали на благодатную почву и взросли, когда он осознал, что образ внешней битвы все учения о мудрости используют как символ внутреннего сражения с негативными свойствами собственной личности. Только в этом случае участие во внешней войне будет праведным и посредством самообладания сможет привести к «освобождению». Соответствующие пассажи в Коране и даже Библии, должно быть, укрепили подобные воззрения Эволы.[93]

Естественно встает вопрос, к каким же нравственно-этическим ориентирам должно вести следование подобным идеям. Разумеется, приведенные выше мысли с огромным трудом можно «встроить» в преобладающее ныне мировоззрение. Еще труднее считать их «религиозными» заповедями. Лишь взгляд, направленный исключительно в сторону вечного, к коему наш человеческий мир не имеет отношения, делает возможным утверждение таких идей. Их предпосылкой будет непоколебимая уверенность в том, что на самом деле этот мир является Майей, иллюзией.

Касательно морали и нравственности (к чему мы еще вернемся позднее) приведем слова одного даоса, которые Эвола часто цитировал: «Когда утрачен Путь [непосредственная связь с духовным принципом], остается достоинство [мужественность и честь]. Когда утрачено достоинство, остается этика. Когда утрачена этика, остается страсть к нравоучению, морализаторство, то есть овеществление этики, определяющее принцип упадка».

Говоря о духовных основаниях личности Эволы, нельзя не упомянуть о его юношеских экспериментах с наркотиками (около 1917-1918 гг.), поскольку они открыли ему возможность практического подхода к эзотеризму, а также дали первый личный опыт трансцендентности. Наркотикам он был обязан также абсолютной и бескомпромиссной природой своей идеи свободы. Взяв у наркотиков все, что мог, Эвола никогда не повторял эти эксперименты. Описывая их, он упоминает «категорическую, абсолютную, ошеломляющую достоверность».[94] Эвола определяет вызываемое наркотиками расширение сознания следующим образом: «Когда я сравниваю его с моим предшествующим и привычным состоянием, только один образ приходит мне на ум: самое ясное, осмысленное состояние пробужденности по сравнению с глубочайшим, совершенно гипнотическим и бездеятельным состоянием сна».

Интенсивные занятия альпинизмом также повлияли на формирование особого духовного мировоззрения Эволы, ведь он предпочитал посещать высокие альпийские пики, ледники и непроходимые места, где в их уединенности мог ощутить силу творения и соизмерить с ней свой дух. Восхождения не были для него ни спортом, ни романтикой: он рассматривал альпинизм как путь к своему Я. Следуя древним традициям, Эвола говорит о горе как о священной вершине, обители богов, посреднике между небом и землей (Олимп, Меру, Кайлаш и т. д.). Подъем на гору для него – это символ духовного восхождения к божественному, к более чистой, более ясной и прозрачной реальности. В книге «Размышления на вершинах» Эвола говорит о «трансформации переживания горы в способ бытия»: «Можно было бы сказать, что это сила тех, кто никогда не возвращается с вершин на равнины. Это сила тех, для кого больше нет выхода или обратного пути, потому что гора отныне обретается в их духе, потому что символ стал реальностью…» И далее: «Гора связана с тем, что не имеет начала и конца, с тем, что, став неотъемлемым духовным завоеванием, сделалось, таким образом, частью твоей собственной природы, тем, что ты повсюду носишь в себе, что дает новый смысл каждому действию, каждому опыту и каждому сражению в повседневной жизни».[95] «Гора учит молчанию… Она способствует сосредоточению внимания и обращению его вовнутрь».[96]

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное