Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

Учитывая перечисленное, становится понятно, что в грузинской литературе существовал образ русского колонизатора/оккупанта, который в советский период был завуалирован и скрыт с помощью национального языка, а также литературных приемов (мифологизация, метафора, аллегория). Если в грузинской литературе, говоря условно, звучала тема «грузин как жертва империи», то в русской темы «русский как жертва» до недавнего времени не было. Отношения развивались в романтическом ключе. Эта тема зазвучала лишь в 1986 году в рассказе Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», о котором уже шла речь, и развилась уже в постсоветской литературе. Причиной этому стали социальные сдвиги постсоветского периода, когда советские миссионеры (инженеры, учителя), приехавшие в Грузию для помощи в развитии индустрии и образования или эвакуированные во время Великой Отечественной войны, оказались обвиненными в роли захватчиков. Романтический дискурс и широко использовавшиеся литературные приемы (мифологизация, аллегоризация) отходят далеко на задний план. На переднем плане звучит язык обиды и агрессии по отношению к совместному прошлому. Критика прошлого – это отправная точка для построения будущего. Ее интенсивность и резкость были подогреты войнами. В литературе начался процесс демифологизации, ресемантизации и деконструкции. Развенчанию подверглись советские клише и культовые имена (Сталин, Пушкин), а также традиционные мотивы. На смену «дружбе народов» пришли открытый всплеск национализма и ксенофобии, изменение парадигмы «друг – враг» (демонизация России и демифологизация образа России-медведя, продолжение и, напротив, развенчание мифа о гостеприимстве в Грузии), демифологизация ранее идеализированных и романтизированных образов, внедрение в контекст понятий «агрессор», «жертва» и «оккупант» по отношению к обеим сторонам. Если в русской литературе тема жертвы, большей частью, звучала в связи с социально-бытовым контекстом и национализмом, то в грузинской это было связано с политическим дискурсом: сначала грузины – жертвы советской власти, в том числе и в лице грузинских республиканских властей, а затем этот нарратив изменился в сторону российской/русской власти.

На жанровом и тематическом уровне, в одном ряду с уже известными и перечисленными в книге жанрами (например, путешествие в Грузию) и темами (Грузия-рай, русский колонизатор), новой неотъемлемой частью становятся тема разрушенного рая и изгнания из рая, а также темы войны, беженцев, людей межкультурного пространства (культурных гибридов). Последняя, тема культурных гибридов, которые стали новыми лишними людьми, – новейшая для литературы русско-грузинского контекста. На сегодняшний день она связана с вопросами, которые предстоит изучить подробнее. Художественная литература отреагировала на образование «новой» социальной группы, существование которой ранее мало кого интересовало. Проблемы мульти– и транскультурализма, с которыми ассоциировался запад, стали теперь частью нового постсоветского пространства.

Новейшей в русско-грузинском контексте стала и тема войны. Количество и объем произведений о постсоветских войнах разнятся. С одной стороны, на обоих языках появилось несколько романов, посвященных 1990-м годам, но о событиях в Южной Осетии 1990-х годов их количество мизернейшее (их практически нет), с другой стороны, на русском языке вышло минимальное число текстов о Революции роз (2003) и о Пятидневной войне (2008), а книг на грузинском, где отражается противостояние России и Грузии, оказалось много. Такой диссонанс является иллюстрацией тематических приоритетов у самих писателей и подтверждением существующего раскола политических взглядов.

Перевес наблюдается и в обращении к теме ностальгии и воспоминаний. Эта тематическая область принадлежит авторам, пишущим на русском языке, вне зависимости от того, где они живут – в Грузии, России или в иных странах. В грузинской литературе она если и прослеживается, то весьма слабо и связана с личными биографиями грузинских писателей, чье детство и юность выпали на советский период.