Политика и рынки

Отметим, что все полиархии размещаются в одном и том же разделе таблицы; все они относятся к рыночно ориентированным. Поэтому один раздел остается незаполненным, хотя, если учесть мероприятия временного характера по политической мобилизации, проводившиеся во время Второй мировой войны в Великобритании, США и других полиархиях, то их можно было бы поместить в этот раздел.

Почему все существующие полиархии — частнопредпринимательские и рыночно ориентированные?

Все без исключения полиархии являются не только рыночными, но и одновременно частнопредпринимательскими. Чем же объясняется это великое историческое явление — зависимость полиархии от рынка и частного предпринимательства?

Поскольку и рыночные частнопредпринимательские системы, и полиархии являются методами общественного контроля над «государственными» решениями, можно было бы предположить, что общества, в которых общественный контроль очень высоко ценится, использовали бы оба этих метода. Но это не так. Большинство рыночно ориентированных систем не являются полиархиями. Тем не менее можно было бы задаться вопросом: не захочет ли общество, которое столь высоко ценит общественный контроль, что поддерживает полиархию, усилить общественный контроль, используя для этой цели рынок? Очевидный ответ состоит в следующем: такое общество может поверить в то, что полиархия — более эффективное средство обеспечения общественного контроля, чем рынок, и поэтому оно может отказаться от рынка.

Если мы будем рассматривать полиархию и рынок как системы общественного контроля, мы не увидим каких-либо непреодолимых причин их взаимообусловленности. В таком случае, возможно, у них есть какие-то другие общие характерные черты, объясняющие существование полиархии только в связке с рыночной системой. Вот в этом и есть ключ к разгадке — их общее происхождение. Два явления исторически связаны воедино, потому что, судя по тому, в какой форме они возникли, оба они являются проявлениями конституционного либерализма. И поэтому с рынком связана не полиархия как общее явление, а только полиархия под либерально-конституционной эгидой, которая является одной из нескольких возможных вариантов полиархии.

История демократии — это в основном история борьбы за свободу. Логически рассуждая, люди могут располагать значительной свободой даже при недемократическом режиме или быть во многих отношениях несвободными даже в условиях демократии. И в свете истории становится очевидным, что люди понимают различие между свободой и демократией. Однако один из способов, которыми люди пытались обеспечить свои свободы, состоял в установлении более или менее демократических режимов, которые мы называем полиархическими, в которых полиархия является средством, а свобода — целью. Демократия «дает клятву свободе»¹. «Борьба за демократию исторически является борьбой за политическую свободу»².

На ранних стадиях развития конституционного либерализма, начиная с Великой хартии вольностей и затем в ходе Пуританской революции^* и «Славной революции»^** XVII века, либеральное конституционное движение не ассоциировалось с демократией или полиархией. Это было движение за расширение и защиту свобод сначала дворян, а затем торгового среднего класса, включавшее в себя конституционные ограничения на прерогативы государства как средство этой борьбы. По мере того как движение постепенно стало ассоциироваться в конце XVIII века с идеями народного правления, оно сохраняло свое устремление к свободе, для которой народное правление было не более чем средством, и к тому же сомнительным.

Равенство — еще одна цель, средством для достижения которой считали демократию³. Однако в XIX веке широко распространилось мнение о том, что эгалитарные и либертарианские устремления находятся в конфликте. Поэтому эти два течения разошлись. Маркс и социалисты стали выступать за равенство, а либералы — за свободу. С тех пор эгалитарная традиция демократии оказалась подчиненной либертарианской традиции.

Великие «демократические» революции, американская и французская, выдвинули в качестве своей цели расширение «прав человека». Французская формула «Свобода, Равенство, Братство» не поднимает демократический общественный контроль до статуса цели революции. В действительности новые лидеры Франции во время революции не очень ценили общественный контроль. В послереволюционной Франции он постепенно стал лишь средством достижения свободы и исправления наиболее явного политического неравенства. В Америке революционеры объявили о своей преданности не общественному контролю, а «некоторым неотчуждаемым правам, и среди них жизни, свободе и стремлению к счастью»^*. Они хотели, чтобы правители не покушались на их свободу, но расходились во мнениях о том, какая степень народного правления обеспечит достижение этой цели. Отцы-основатели конституции США были пламенными либералами, но очень робкими демократами, а некоторые вообще таковыми не были.