Политика постправды и популизм

При этом у западного проекта было серьезное преимущество перед проектом коммунистическим, поскольку идеал, на который он нацелен, был зрим и более осязаем. Однако его реализация также требовала больших жертв и усилий, что уже осознали многие граждане постсоциалистических стран вступивших в Европейский союз. В Восточной Европе, по словам немецкого журналиста К.-О. Ланге, «растет новое нетерпение. После столь значительных жертв в прошлом люди наконец-то хотели бы пользоваться плодами экономического роста»²¹⁵. Но ожидаемого процветания не последовало, напротив, вступление стран региона в ЕС привело к заметному росту социального неравенства. Таким образом, усиление политического влияния в странах ЦВЕ национал-популистов, противников европейской интеграции это и плата «за слишком быстрое продвижение, за иногда возникающие уродливые формы интеграции, за отрыв политических элит от своих народов, которые лишь частично идентифицируют себя с пока еще абстрактным европейским целым и по-прежнему мыслят национальными, а иногда и националистическими категориями»²¹⁶.

Неразрешенность или недостаточная решенность социально-экономических проблем, эйфория, а затем постепенное разочарование в стратегии «возвращения в Европу» обусловили движение «по спирали» политических предпочтений восточноевропейского электората на протяжении более двух десятилетий истории региона «после коммунизма»: «...сначала взяв резко вправо (эра апологетов быстрой декоммунизации, либерализации и приватизации по образцам США и Великобритании), затем пошло влево (приход к власти сторонников европейского социального государства), затем снова вправо, но уже со скорректированным курсом, на знамени которого значились популистские и национальные лозунги»²¹⁷.

Объяснение различий в степени влиятельности правопопулистских партий кроется прежде всего в степени остроты социальных и особенно этнополитических проблем в разных странах региона.

Отмеченный Самюэлем Хантингтоном парадокс новых демократий заключается в том, что демократические «правила игры» облегчают приход к власти политическим объединениям, апеллирующим прежде всего к групповым лояльностям — этнической, конфессиональной либо классовой, и одновременно отбрасывающим ценности и образцы западной либеральной демократии²¹⁸. Если активность национал-популистских партий в целом не очень опасна для стабильных старых демократий, то в новых демократиях при определенных условиях она может стать причиной их падения. По мнению польского политолога Е. Налевайко, «странам Центральной и Восточной Европы присуща некая внутренняя, имманентная предрасположенность к популизму идентичности (националистическому. — Примеч. В. А.): для большинства популистских партий региона характерны видение государства как собственности доминирующей этнической группы, неприятие гражданского общества, уверенность в необходимости господства присущего большинству народа вероисповедания, недоверие к соседям и институтам либеральной демократии»²¹⁹. Впрочем, это верно и для постсоветских государств.

После вступления стран Восточной и Центральной Европы в Европейский союз многие граждане и посткоммунистических государств, и государств «ядра ЕС» испытывают все большее разочарование от экономических и политических последствий членства в «единой Европе».

Сегодня ситуация складывается таким образом, что усилий одной лишь политической элиты Евросоюза для формирования сплоченного объединения, способного проводить самостоятельную политику на мировой арене и противостоять внешним угрозам, стало явно недостаточно. Необходима поддержка «снизу», со стороны населения стран-участниц, дабы избежать усугубления проблемы «дефицита демократии» и «делегитимации» институтов ЕС, однако проект «единая Европа» теряет популярность в массах. «Почти во всех странах Западной Европы встревоженное большинство фактически ведет себя как угнетаемое меньшинство, — замечает известный болгарский исследователь Иван Крастев. — Люди склонны объяснять реальную или воображаемую утрату контроля над собственной жизнью сговором между космополитически мыслящими элитами и иммигрантами, с их родо-племенной ментальностью, отвергающими подлинную социальную интеграцию на условиях большинства. В разных формах и по разным причинам те и другие проповедуют „мир без границ“, которого обычные люди все больше боятся и который ненавидят»²²⁰.