Политика различий. Культурный плюрализм и идентичность

Расизм натурализирует различия. В расистской оптике различия между людьми — скажем, различия в социальном статусе — предстают не результатом общественных отношений, а естественной характеристикой людей. Чем-то само собой разумеющимся, заданным самой природой. Но именно такую оптику нам навязывает рынок. Некто в Москве или Санкт-Петербурге нанимает для выполнения не требующей высокой квалификации работы выходца из Средней Азии. Условного «таджика». Формируется устойчивая связка: непрестижная и плохо оплачиваемая работа — это «таджики». И наоборот, условные «таджики» — это люди, которых ассоциируют с данной социальной ролью. Получается, что роль эту они исполняют не в силу случайности, а в силу присущих им свойств. «Не хочешь копать сам? А ты двух „чурок“ позови, они тебе быстро выкопают», — кто из москвичей или питерцев не слышал чего-то подобного в последние лет пятнадцать — двадцать? Ассоциировать людей определенной внешности с определенными позициями на социальной лестнице вошло в привычку. А поскольку каждодневный опыт ее скорее подтверждает, чем опровергает, она закрепляется.

Между прочим, не так давно в нашем языковом обиходе были другие стереотипы. «Он работает в овощном отделе в должности татарина», — читаем у Венедикта Ерофеева. Писатель выдал эту формулу в 1980‐х годах, и то, что ею тогда описывалось, принадлежало к очевидностям здравого смысла. Сейчас она непонятна. То, что казалось «естественным» тогда, далеко не кажется таким в наши дни.

Момент второй — интерес. Прямой или непрямой. Если вы живете в ситуации апартеида и являетесь бенефициаром этого режима, то вряд ли поспешите расстаться с удобными для себя стереотипами. Такой отказ лишает ваше привилегированное положение видимости «естественности». Здесь имеет место непрямая заинтересованность в существовании расистских практик. Но она может быть и прямой: скажем, у полицейского или иного стража правопорядка, имеющего полномочия наказывать людей за «нарушение режима регистрации» либо за отсутствие каких-нибудь других разрешительных документов. Понятно, на кого именно падает глаз этих стражей в первую очередь. Можно бесконечно спорить о том, чем мотивированы их действия — расистскими предубеждениями или простой корыстью? Но, как бы то ни было, структура этой ситуации такова, что она содержит в себе возможность неравного обращения по «расовому» признаку.

Третий момент — институциональный. На Западе с 1960‐х годов идут споры по поводу институционализированного расизма, то есть такого устройства ключевых публичных институтов (например, полиции, следствия и суда), когда они непреднамеренным образом производят неравенство между гражданами по расовому признаку. В британских дискуссиях поворотным пунктом стал случай Стивена Лоуренса — чернокожего студента, убитого на автобусной остановке в Лондоне пятью белыми хулиганами в 1993 году. Несмотря на очевидность расистской мотивированности действий нападавших, их никак не удавалось привлечь к ответственности. Понадобилась масштабная общественная кампания, чтобы дело вообще дошло до суда. В 2012 году (sic!) двое из обвиняемых все же получили срок за преднамеренное убийство.

РАСОВЫЙ ВОПРОС — ЭТО НЕ ПРО ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ «РАСАМИ»

В немецком бундестаге сегодня дебатируется вопрос об исключении категории «раса» из текста конституции[180]. Из французского законодательства это понятие уже выведено — по той причине, что оно провоцирует неравное обращение с людьми из‐за их происхождения, а также по причине его ненаучного характера. Упомянутый выше здравый смысл тут вопиет, как простодушный ребенок из анекдота, который услышал от взрослых, что слова «ж…» не существует.

Как наука может отрицать существование рас? Разве они не объективная реальность, данная нам в ощущениях?

В современной социологии, антропологии и других социально-гуманитарных дисциплинах в самом деле сложился консенсус относительно того, что термин «раса» не является операциональным. Он не может служить средством научного анализа.