Политика различий. Культурный плюрализм и идентичность

Если вынести за скобки эту недосказанность, основной постулат книги выглядит вполне солидным. Социальные конфликты не есть аномалия — напротив, они представляют собой мотор развития общества. Бесконфликтное общество бывает только на кладбище. Этот отправной пункт и приводит Эль-Мафаалани к выводу, который он формулирует как «парадокс интеграции»: чем более она успешна, тем более интенсивными и сложными становятся общественные напряжения и противоречия (т. е. конфликты). Это конфликты статусные, вызванные изменениями в социальной структуре (например, поднимаясь на более высокие ступени социальной лестницы, успешные выходцы из мигрантской среды начинают покидать «этнические кварталы» и селиться в более престижных частях города, что приводит к росту цен на жилье и понятной реакции местных жителей). Это конфликты социально-психологические, связанные с недовольством как автохтонного населения — изменившимися отношениями господства, — так и самих мигрантов — дискриминацией. Это конфликты индивидуально-психологические, обусловленные взаимным непониманием отцов и детей в семьях мигрантов. Это конфликты культурные, порождаемые несовместимыми представлениями о том, какое место должны занимать в публичной сфере символы культурной (прежде всего религиозной) отличительности. Но в конечном итоге практически все, о чем здесь идет речь, — это конфликты признания. Автор почему-то не счел нужным отослать читателя к фундаментальному труду еще одного немецкого классика — гегелевской «Феноменологии духа», где человеческая история как таковая предстает в качестве истории борьбы за признание. Между тем и метафора стола, которую Эль-Мафаалани придумал для демонстрации своего «парадокса», и приводимые им примеры иллюстрируют именно борьбу за признание в миграционном обществе, стремление быть признанным, отказ в признании, болезненные реакции на такой отказ и т. д.

Еще одно свойство книги, которое, как мне кажется, не идет ей на пользу, — это повторы. Правда, такой упрек могли бы предъявить автору лишь читатели старой формации: не исключено, что Эль-Мафаалани адресуется к другой аудитории, в которой распространено клиповое мышление. Здесь вообще читают лишь фрагментами, так что лишний раз повторить хорошую мысль не просто не грех, а единственный шанс достучаться до сознания потенциального реципиента.

I

Мы сильно ошибаемся, когда представляем себе Германию в виде «национального государства» (в этническом смысле слова «нация»), которое, открывшись для иммиграции в последние десятилетия, столкнулось с размыванием гомогенного этнического ядра. Интенсивный приток нового населения был свойствен Германии давно. Сколько поляков въехало сюда еще во времена кайзера Вильгельма II, никто не считал, но это были огромные массы людей. Нацистская диктатура на короткий период полностью закрыла страну, но после Второй мировой войны началась весьма интенсивная демографическая динамика. Итальянцы, «югославы», греки, португальцы, испанцы, турки (все они считались в тогдашней ФРГ «гастарбайтерами»), «работники по контракту» (Vertragsarbeiter) из Мозамбика и Вьетнама в тогдашней ГДР (восточногерманский аналог «гастарбайтеров»), беженцы и соискатели политического убежища из Польши и Ирана в 1980‐х годах, беженцы из Хорватии и Боснии в 1990‐х — счет приезжих шел на миллионы. Многие из них так и осели в Германии. Добавим сюда мигрантов, подпадавших под категорию «переселенцы» (они же — «этнические немцы»), из Румынии, Польши и бывшего СССР (а после его распада из Казахстана, России и с Украины). Они считались немцами, но вся их «немецкость» сводилась к записи в свидетельстве о рождении — зачастую они совсем не говорили по-немецки. Только за четверть века, с 1945 по 1989 год, в страну въехало около 15 млн представителей этой группы — в культурном отношении они не принадлежали Германии и нуждались в интеграции так же, как и прочие мигранты. Словом, население Германии в этническом отношении гораздо более мозаичное, чем мы себе представляем. Поскребите любого немца, и вы найдете…