Политрук. На Ржевском выступе

А в пятницу я проснулся от того, что панцирную сетку умяла девичья попа. Унюхав знакомые нотки, я улыбнулся, не раскрывая глаз. Койка скрипнула, щека уловила нежное тепло, и Кристинкины губы коснулись моих, прижались, раскрываясь. Глухое волнение набухло во мне, стоило ощутить остренький язычок. А затем, прямо мне на нос, капнула слезинка, пригашивая дыбящийся нутряной жар.

– Не плачь, – вытолкнул я первую лексему за месяц и раскрыл глаза.

Девушка жалко улыбнулась, шмыгая носом, и ладонью утерла мою щеку.

– Знаешь, – сказала она со вздохом, – столько слов толклось в голове… А вот вижу тебя – и сказать нечего. Только глаза жжет… Спасибо твоим товарищам – Зюзе, Бритикову, Женьке Порошину, Лёве Ходановичу… Они тебя прямо в операционную занесли. Бегом!

– Живы, значит? – пробормотал я, пряча смущение.

– Еще как! – Девичья ладонь огладила мою щеку. Наверное, единственное место на теле, не обернутое в шершавость бинтов. – Вы там такого шороху навели! Даже в «Красной Звезде» пропечатали. А тебя представили к Герою Советского Союза!

– Да? – вяло поразился я и пальцами прикрыл Кристинину ладошку. Мысли расклеились будто, зашумели роем.

«Скажу… – мелькнуло в голове. – Надо сказать. Раненому можно… Простит… Поймет хоть…»

– Я люблю тебя. – Губы вымолвили заветное и сомкнулись, готовые терпеть отчуждение и холодность.

Девушка всхлипнула и ласково, легонько прижалась, удерживая вес рукою. И опалила ухо горячим шепотом:

– Я знаю… Я… Я тоже тебя люблю!

Эпилог

Четверг, 17 декабря. День.

Москва, Кремль

Злая ирония судьбы: в ворота Спасской башни я проехал, покачиваясь на мякоти сидений черного трофейного «Майбаха».

Спасибо Зюзе, расстарался замполит.

«А як же? – комично изумился он. – Навищо мы немцив бьемо? Щоб було, на чем ихаты нашему комбату! Верно, хлопци?»

И хлопцы радостно заголосили: «Ага!»

У отделения комендатуры лимузин плавно затормозил. Косолапый сотрудник в безразмерном тулупе тщательно проверил документы и отдал честь.

– Поздравляю, товарищ капитан!

Чубатый водитель с «пилою» старшины на петлицах тронул машину с места и плавно свернул к зданию Совнаркома. А я чувствовал себя примерно так же, как в тот далекий летний день, когда переступил грань времен. Потрясенное сознание с великим трудом смирялось, что башни Кремля, заснеженные ели, красный флаг на куполе – это всё взаправду. И где-то здесь, совсем рядом, курит трубку Сталин. Или распекает военачальников… Да неважно! Главное, что он сейчас живее всех живых и скоро наступит новый, 1943-й год…

«Майбах» мягко затормозил, почти не качнувшись.

– Приехали, товарищ капитан! – весело сказал старшина. – Если что, тут дождусь!

– Да ладно, езжай, – отмахнулся я. – У меня номер в «Москве», тут напротив. Прогуляюсь хоть…

– Не-е… – завел чубатый. – Салов меня к вам прикрепил, значит, всё!

Хлопнув бойца по плечу, я выбрался из машины. Раны затянулись, прячась под шрамами, и кости срослись, даже колени разработались. Приседать до упора пока не выходит, но физкультура и труд все перетрут. Кристя, правда, увещевала с тростью походить, но тут уж я восстал. Не калека же!

Побалансировал на грани между тем и этим светом, и хватит. Я снова в мире живых и здоровых! Ну, почти здоровых. Главное, ходячих и зрячих…

Миновав несколько постов охраны, поднялся к круглому Свердловскому залу. Внутри сгущалось замирание…

Проезжая по московским улицам, я едва узнавал столицу – всё наносное, понастроенное в девяностых, весь тогдашний, вернее, будущий китч больше не прятал скромное обаяние столицы нашей родины.

Ох и сложно было вжиться в тутошнюю городскую суету – фронтовые привычки не отпускали, держали цепко. Хотя как раз передовая не диссонировала с миром будущего, запечатленного в моей памяти. Тот же лес, те же луга, то же небо над головой. А вот проезд по улице Горького учащал сердцебиение и сушил губы!

Меня окружало мирное тыловое бытие, виданное лишь в старых «военных» фильмах, но здесь-то не декорации, а взаправдашний город. И не массовка толкается на улицах, обнашивая шинели и пальто по моде сороковых, а живые люди.

Однако здесь, в Кремле, все это страшное и прекрасное время словно возводилось в степень, натягивая нервы и рождая волнение.

Зал был полон. Штатские костюмы и платья терялись среди мундиров. Людской гомон, кружась среди колонн, восходил к высоченному потолку. Но вот, будто получив некий тайный сигнал, награждаемые стали поспешно рассаживаться, и я, галантно пропустив здешнюю мегазвезду, стрельнувшую на меня глазками, облегченно уселся с краю, вытянув ноги – колени побаливали.

Народ захлопал, встречая Калинина, – седой старик в черной паре вышел на сцену. На Деда Мороза он не тянул, уж больно бороденка куцая, а вот на Санту – вполне.

Что Председатель Президиума Верховного Совета СССР говорил собравшимся, я прослушал, занятый подглядыванием – пытался узнать, угадать, кто сидит со мною в одном ряду. Бесполезно… Живые лица и старые фотокарточки часто так непохожи. Хотя… Я присмотрелся к соседке. Серова! Ну, конечно! Валентина, кажется…