Полюс вечного холода

Из желтой поросли выкатился взлохмаченный ком. Барбоска оказалась размером с упитанного дога или даже больше. Унюхав присутствие постороннего, а вернее, посторонней, дружелюбия она не проявила – уперлась в землю всеми четырьмя лапами и встопорщила густую шерсть.

Генриетта прицелилась, и – святые небеса! – в груди захолонуло, а руки отказались повиноваться. У пса было две головы! Та, что поменьше, крепилась над более внушительной, будто вырастая из холки. Лаяли обе, каждая на свой лад.

Сердце Генриетты ушло в пятки, прожгло подбивки сапог и провалилось в суглинок. Едва ли не впервые в жизни ее сковала оторопь: ни вскрикнуть, ни сдвинуться… А псина уже наладилась прыгнуть, и две ее пасти сочились пенной оранжевой слюной.

Тут из ивняка вылетел остроугольный камень и угодил в ухо верхней собачьей головы. Нервная система все же была общей – жалобный скулеж две пасти издали в унисон. Идолище всем корпусом повернулось туда, откуда произошло нежданное нападение. Генриетта опамятовалась и жахнула в удобно подставленный бок со свалявшимися космами. Двухголовый подскочил на добрых полтора аршина, замолотил в воздухе лапами и шмякнулся на брюхо. Генриетта добила его тремя пулями из нагана. Выбежав из-под дерева, хотела еще и прикладом шарахнуть, но появившийся невесть откуда Вадим отвел ее руку.

– Довольно. Уже не дышит.

Генриетта не знала, на кого смотреть – на предводителя экспедиции, которого считала погибшим, или на порождение Ехидны, которое содрогалось в предсмертных корчах.

– Я думал, такие пугала только в древнегреческой мифологии встречаются, – заметил Вадим, рассматривая поверженную зверину.

К Генриетте вернулся дар речи.

– Пошла Поля полоть в поле… Ты откуда взялся?

– После р-расскажу. Я видел могилу Юргэна, сообразил, что кто-то вынудил вас стронуться с места. Пошел по следам. А когда услышал лай, не р-раздумывал…

– Спасибо! – Генриетта не совладала с эмоциями и прильнула к Вадиму упругой грудью, вздымавшейся под гимнастеркой. – А то я, признаться, сдрейфила…

– Сдрейфишь тут… – Вадим успокаивающе обнял ее, погладил кудряшки. – Не каждый день с оборотнями воевать приходится.

Рощица наполнилась топаньем и хряском, из нее выскочили Арбель и Фризе, оба взмыленные, вооруженные «фроловками», а Арбель еще и «смит-вессоном». Генриетта порозовела, как курсистка, которую застали идущей под локоток с ухажером.

– Кто есть гавкайт? Кто стреляйт? – в два приема выговорил немец и воззрился на Вадима, как на выходца из преисподней. – Лебст ду нох? Ти живой?

– Живой-живой! – Вадим отгрузил ему несильный тумак. – Думал, избавишься от меня? Дудки!

Арбель между тем, встав на колено, рассматривал убитого пса.

– Вот это да! Уф… Это же противоречит естественной науке!

– Не все, что противоречит наукам, нужно причислять к противоестественному, – выдал Вадим и обратился к Фризе: – Что скажешь? Это больше по твоей части.

Тот определил увиденное емким словом:

– Фантастиш! – И дополнил: – Если би у меня биль лабораториум, я би производиль осмотр этот хунд… Вир мюссен… ми должны доставляйт его в Якутск и делайт вскрытий.

– Свихнулся? – Генриетта покрутила пальцем у виска. – Кто бы нас самих туда доставляйт…

Вадим в душе был согласен с Фризе, но и Генриетта выразилась дельно. Тащить уродца некуда, они застряли на Лабынкыре, как мухи в паутине.

– Бросим, а то, глядишь, и нас тут вскроют… как устриц… уф! – Арбель поднялся, обвел дулом револьвера полуголые кущи.

Генриетта не испытывала желания продолжать охоту. Вадим счел это разумным и предложил в одиночку из лагеря не отлучаться. Похоже, тундра окрест озера кишит существами неизученными и отнюдь не безвредными.

– Ти первый уходиль, – напомнил ему Фризе. – Ми искайт, искайт… Никого нет.

Вадим был вынужден признать свою вину. Пока шли к глыбе, возле которой лежали вещи, он в сжатой форме пересказал то, что приключилось с ним за истекшие сутки. Упомянул и о мамонтовой яме, и о дикарях во главе с шаманом, и об отважной Эджене, вступившей в битву с подводным страшилой, и об Артемии Афанасьевиче.

– Яма с костями? – выказал недоумение Арбель. – Мы видели ее, но уже пустую.

– Значит, Толуман приказал перенести бивни в другой тайник. В предусмотрительности ему не откажешь.

Генриетту взволновали вовсе не бивни.

– Налим, он же акула. Псы двухголовые… Сколько тут еще этих гадов?

– Немало, – с уверенностью заявил Вадим. – Кто-то растерзал оленя, а потом и нашего проводника. И это не галлюцинации, не воздействие угольного ангидрида или чего-то там еще.

– Что же это, по-твоему?

– Не знаю. Если уж наука восстает против такого…

– Заг нихт! – вставил вдруг немец, погруженный в раздумья. – Наук не восставаль. Наук знайт пришин. И я знайт.

– И что же это за причина? – хором спросили Арбель, Вадим и Генриетта.

Фризе воздел к облачному небу перст с похожей на пуговицу бородавкой и произнес единственное слово:

– Радиацион.