Полка. О главных книгах русской литературы

Впрочем, то, что знакомые Пелевина узнают себя в персонажах романа, ещё не значит, что автор имел в виду именно их. В линии Чапаева и Петра можно с не меньшими основаниями увидеть отражение истории мистика Георгия Гурджиева и Петра Успенского[1262], описанной в книге последнего «В поисках чудесного»: это всё те же отношения таинственного учителя и следующего за ним простоватого ученика, которые рассуждают о пробуждении от сна жизни и о побеге из тюрьмы собственного «я». Одна из центральных идей Успенского – «вечное возвращение», понимаемое как перерождение человека в прошлом; в предисловии к «Чапаеву…» роман определяется как «попытка отразить художественными средствами древний монгольский миф о Вечном Невозвращении»; так же – «Вечное Невозвращение» – называется и последнее стихотворение Петра Пустоты:

Принимая разные формы, появляясь, исчезая и меняя лица,
И пиля решётку уже лет, наверное, около семиста,
Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы
Убегает сумасшедший по фамилии Пустота.

Наконец, Пётр Успенский публикуется в молодые годы в журнале «Изида»[1263]; об этом же журнале вспоминает Пётр Пустота, делая дыхательное упражнение по методу йога Рамачараки[1264] над телом только что задушенного им фон Эрнена.

Критик Ирина Роднянская находит в образе Петра сходство с переводчиком Валентином Стеничем[1265], героем очерка Александра Блока «Русские дэнди»: «Мне даже показалось, что в главах, где рассказ ведётся от лица Петра, Пелевин старается подражать слогу и колориту этого блоковского эссе». Описание визита Петра в кабаре «Музыкальная табакерка» действительно напоминает о блоковском очерке: «Таксомотор, совершенно уже развалившийся под ударами петербургской революционной зимы и доброго десятка реквизиций, нырял, как утка, по холмистым сугробам. С разных сторон доносились выстрелы, определявшие пункты сегодняшних разгромов винных погребов»; здесь же, на первых страницах романа, Пустота несколько раз вспоминает Блока.

Проще всего определить генеалогию барона Юнгерна – это прямая отсылка к фигуре белогвардейского военачальника барона Романа Унгерна фон Штернберга, выбившего китайцев из Урги – столицы автономной Монголии – и освободившего «живого Будду», монгольского первосвященника Богдо-гэгэна VIII. Биография Унгерна прекрасно описана в книге Леонида Юзефовича «Самодержец пустыни», но в момент выхода «Чапаева…» история «чёрного барона» была не так широко известна. Изменённая первая буква фамилии – намёк на основателя трансперсональной психологии, автора учения об архетипах Карла Густава Юнга и немецкого писателя и философа Эрнста Юнгера, считавшего, что война обнажает истинную суть бытия.

Хотя, возможно, на вопрос, кто был прототипом Чапаева (Анки, Котовского и проч.), правильнее всего было бы ответить на манер пелевинского героя: «Ты что, Петька, совсем охренел? Сам Чапаев и был!»

Как Пелевин объясняет 1990-е?

Можно спорить о том, какой из временных пластов, в которых оказывается Пётр Пустота, для него «настоящий», но время cоздания самого романа опознаётся безошибочно: это эпоха братков и ларьков, водки «Абсолют» и горящего Белого дома. Узнаваемые приметы 1990-х проникают в текст через три вставные новеллы – описания навязчивого бреда соседей Петра Пустоты по палате. В финале сам Пётр оказывается в новорусском заведении John Bull Pubis International, где читает со сцены стихотворение и стреляет в люстру – точно так же, как это происходило в начале романа, на том же месте, в кабаре «Музыкальная табакерка». И в том и в другом времени, глядя в зал, Пётр меланхолически замечает: «Публика была самая разношёрстная, но больше всего было, как это обычно случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых…» Вечное возвращение, как и было сказано: Пустота воспроизводит в Москве 1990-х свои же маршруты, поступки и впечатления из Москвы 1918-го – или, вернее, Москва послеперестроечная воспроизводит саму же себя послереволюционную.

Уличная торговля в Москве. 1993 год[1266]

И та и другая эпоха для Пелевина – время после катастрофы, царство хаоса, торжество самых низменных сторон человеческой души.

Почему, думал я, почему любой социальный катаклизм в этом мире ведёт к тому, что наверх всплывает это тёмное быдло и заставляет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам?