Полковник

— Да — экоцид! С помощью химии, физики, радиации планомерно и вполне научно уничтожается сам генотип нашего человека, военком недавно выступал, да вы же сами слышали, с каждым годом все труднее набрать в армию полноценное поколение — вырождается! Буквально вырождается! Фи-зи-чес-ки! Не говорю уже обо всем остальном… преступность молодежи в два раза подпрыгнула, а-а… что там говорить!

— Но ведь репрессии были, Павел Константинович, и от этого…

— Да. Были. И от этого никуда не деться. Но ведь репрессии были и в Китае. Не уступающие нашим. И все же мудрая страна — Китай! На высшем партийном кворуме определила соотношение позитивных дел и ошибок как семьдесят к тридцати… в пользу Мао! Не пора ли и нам определиться все же со Сталиным?

— Я-то с вами согласен, Павел Константинович, я ему не могу лишь простить «светлого будущего», помните — повсюду были вывески, «светлое будущее», «светлое будущее» — ха-ха-ха… нету их больше!

— Да, теперь повсюду вывески о платных туалетах…

— А чем плохо, чем плохо, дорогой Павел Константинович! Зайдешь — шик, блеск, чистота… и, все за какие-то копейки, тут тебе и одеколончик, тут тебе и бумажка… пустяк, а приятно…

— Послушайте, неужели платные туалеты действительно стоят того, чтоб о них с таким воодушевлением, с такой страстью… ведь вы же русский человек, товарищ Мурасеев! Воевали. Вы где воевали?

— Видите ли, Павел Константинович, я, собственно… э-э-э…

— Понятно… ну тогда действительно вот оно… ваше кровное. — И, презрительно махнув на стоянку, полковник зашагал дальше.

Мурасеев, невольно проследив, куда махнул полковник, а взмах пришелся в сторону западного сектора, задрожал: ведь третий месяц там, под спаренными боксами, исправно работал небольшой заводик по копчению дефицитной рыбки.

Полковника встреча с Мурасеевым почему-то так расстроила, что, едва домой добравшись, слег он и уже не вставал. Правда, про себя считал, что всегда сможет встать… если захочет… А пока лежал, грел руки о трубу парового отопления. Нина Андреевна забегала утром перед работой, в обед заглядывала, а потом уж надолго вечером приходила. А полковник почти все время лежал. Изредка, за трубу подтянувшись, сядет, в окно посмотрит. Еще реже — встанет, пойдет куда-нибудь, в туалет, на кухню или в ванную. За стеной целыми днями магнитофон играл. Когда замолкал, были слышны звуки за окном, особенно резкие, когда проникали в это тепло-дряблое, что обволакивало теперь полковника со всех сторон, — одеяла, грелки, подушки. «Все это оттого, — вяло думалось ему, — что я никак не настроюсь на их мир молодежный, у них и мечта другая, и песни другие…» Он выныривал из-под одеяла и тут же слышал завывание из-за стены: «В Париж пустите нашу Дуньку — в Париж, в Париж, в Париж…» — «Тьфу!» — плевался и опять нырял под одеяло, в душе корячилось, корчилось что-то безобразное, и опять перед внутренним взором вставали акселераты, моющиеся в бане, со знанием дела вскидывающие длинные волосы, укладывающие их вполне по-женски на полненькой спине. И вообще со стороны спины, со стороны зада, узких плеч, густых женских волос — все это уже не раз им ощущалось какой-то тревожной бесполостью. И в одетых в них это было, было, когда не сразу разберешь, кто ж перед тобой: мужик или баба. Ну а в бане особенно удручало. Вздрогнет, бывало, полковник, узрев в забывчивости перед собою длинные женские волосы и откормленный зад. «Тьфу-ты!» — содрогнется гадливо… Сейчас же, из-под одеяла, вся жизнь за окном чем-то вроде этого видится. Новое качество — бесполость, где все возможно, все объяснимо, допустимо все — любой разврат и непотребство. И во что же выльется этот осатанелый разврат! Не хочется полковнику и вставать, не хочется и глаз открывать. Но и с закрытыми глазами видит он бесконечные белые стены кооперативных гаражей, исписанных непонятно: «Да здравствует СПИД!», «Мафия — я тебя люблю!», «Голые — обслуживаются вне очереди!» А собственно, чего же хочет он сейчас, больной и старый, чего же он хочет сейчас больше всего? Вскочил, одеяло сбросил, моргает в белесых сумерках глазами, вглядывается в себя, перебирает там в себе сурово все и не находит в конце концов ничего, кроме: «Хочу, чтобы про Раю сказали — у нее отец не сдался до конца!» Где-то там, вдали, на сером сумеречном фоне словно бы кто-то перед ним назойливо размахивал флажком, на котором написано «банально», но полковник грозно сдвинул брови, ибо знал теперь наверняка о присутствии в круге малом обязательно круга большого, пусть и незаметного. Так в земной орбите есть обязательное движение Солнца своим большим и солнечным путем.