Полковник

Если б не лицо, с годами все более похожее на лицо Тютчева, можно было бы сказать, что полковник улыбался, как мальчик девяти лет… Где-то среди угнетающих разногласий, проверок и перепроверок, душевных спазмов и невнятиц вдруг посетило полковника одно из немногих сохранившихся в нем видений. Пришла очередь и этому… Такое умиротворенное ощущение было в полковнике, когда с улыбкой переворачивался на спину, тихо складывал руки на груди, — пришла очередь. Сеновал, полумрак, льющийся через все щели июльский свет. К кому, зачем приезжала в деревню эта девочка, сейчас, конечно, не вспомнить. Также не знает он ни имени ее, ни фамилии. По-видимому, это подруга сестры, иначе чем объяснить, что они втроем на сеновале. Лет шесть-семь ей. Совершенно стерлись черты, наверное, смугла была, глаза блестящие. Сейчас ему кажется, что, дотронься тогда до нее, кожу бы почувствовал более горячую, чем у сестры, — вот на чем держится это ощущение, что смугла, черноглаза она. Но это все неважно, а важно то, что смешлива ужасно. На каждое его слово заливается, в хохоте заходится до слез, откидывается на спину, совсем обессилев от смеха. И однажды вдруг увидел, что голубые ее трусики стали мокрыми, вот до чего досмеялась. Самой вдруг стало от этого не по себе, смеяться даже перестала. Правда, ненадолго — возраст. Теперь уж задачей стало смешить ее всякий раз до тех пор, пока не дрогнет что-то на лице, стушуется, смешается, спохватится, сомкнет колени, юбку натянет на них… Прямо наизнанку выворачивался, помнится. Чтоб еще и еще раз испытать… предвосхищение чего-то — этого «без пяти минут до чего-то».

Почему же сейчас старый, дряхлый и больной, все испытавший, улыбается тихо полковник… Нет, это, взяв книгу уже, читает он дальше с той же тихой улыбкой:

«Конечно, нет имени, которое могло описать Единого. Мы будем употреблять термин «Абсолют»… но читатель может заменить его другими словами, если найдет другое слово более подходящим…»

«Праздник? — подумалось ему, вспомнившему вдруг Елену Николаевну. — Можно и так — праздник». На праздники Нина Андреевна помогает ему побриться, надеть свежую рубаху, уже с утра печет его любимый пирог с капустой, они усаживаются за стол, проигрыватель играет… «Вот, — говорит Нина Андреевна, — слава Богу, и Октябрьские прошли, а там, не успеешь оглянуться, тут тебе и Новый год… а там и Восьмое марта…» — «А День Красной Армии?» — «Ой! — всплеснет руками Нина Андреевна. — Как же я так опростоволосилась…» Теперь полковник живет ожиданием праздников, ему почему-то кажется, что в праздник не умирают.

Но то календарные праздники — придут и уйдут в свое время. А этот, с сеновалом, с жарким июльским полднем, со сладостью незавершенности, во власти которой весь еще полковник, — откуда этот-то праздник нечаянный?! Кто это, и живущий в полковнике, и не подчиняющийся ему, подбрасывает щедрою рукою праздники такие? Жена Надя вспомнилась опять, кожа, запах волос, дыхание, совсем не слышное на вздохе… Дочь Рая предстала… но почему-то совсем раздетая, от жены в отличие, жена — знал — старая уже, за шестьдесят давно. Полковник поразился, что дочь такая взрослая. Правда, дочь, как всегда, прекрасная, но все же… такая вся взрослая. Постепенно удивление уступило место отцовской гордости. Какая дочь! Наверное, давно уже и сын родился, внук его…

* * *

Рая вела из школы сына. Они шли, взявшись за руки, засунув их, соединенные, в карман ее драпового пальто. Рая несла портфель. Игорек — сатиновый мешок со сменной обувью. Они шли по дорожке парка.

— А-а-а! Ворона! Какая красивая, правда?!

— Да.

— А правда, изредка встречаются отметки шестерки и семерки?

— Да ты что!

— Правда, правда! Одному мальчику у нас в школе… в шестом классе поставили… семерку.

— Ну-у!

— Мухтарчик, Мухтарчик, бедненький… — Вырвал руку, подбежал, гладит, пес от удовольствия лег на спину, подставил темно-розовый в крапинку живот.

— А раньше ты собак боялся.

— Игорек! — кричит девочка из соседнего дома, за которой идет сибирский кот.

— Игорек! Игорек! — сразу двое тут подбежали.

— Что? — спрашивает их Рая. — А?

Пожали плечами и дальше пошли своею дорогой. О полузабытых приятностях собственного детства вспоминает Рая, но надо спешить — ведь им с Игорьком через час в музыкальную школу.

— Мама! — кричит она уже с порога. — Покорми Игорька, пока я ноты отыщу.

— Вон пап Коля — пусть покормит!

Баба Вера, шаркая по полу старыми валенками, появилась из маленькой комнаты, ставит на газ чайник, котлеты разогревает…

— Верховой в окно стукнул, — журчит ее речь, как тихая речка, — чтоб к одиннадцати часам… на Павелецкий вокзал… Вот тебе и белье. Петя с работы пришел: «Мать, — говорит, — собери-ка белье». Я: «Да ты никак в баню!» Так недавно ж вроде был… Года четыре с фронта не было… — загибает пальцы. — Да, четыре…

Игорек, покачивая ножками, слушает, потом кричит:

— Баб Вера, а котлеты-то!