Полковник трех разведок

— Не думаю, что эта новость способна огорчить господина Боша.

— Скорее, наоборот, приободрит.

Решив, что свою миссию в этом знакомстве она выполнила, Злата круто, словно по команде «Кругом!», развернулась и оставила их вдвоем.

— По известным вам причинам, я тоже не стану задерживать ваше внимание, — предупредила Курагина, но к столу всё же присела.

— Вы давно знакомы с господином Бошем?

— В свое время у меня были контакты с одним из его земляков и хороших приятелей. До постели тогда дело не дошло, тем не менее он порекомендовал Бошу встретиться со мной.

— Но, вместо того, чтобы как можно скорее затащить вас в постель, он снова обеспокоился рекомендациями. На этот раз — моими.

— В каких-то случаях это может свидетельствовать о серьезности намерений мужчины. Вы не находите?

— А вы решили, что с его помощью вам удастся более или менее удачно покинуть эту страну?

— Шансов, откровенно говоря, маловато, но…

— Но вы всё же решились рискнуть. Пока, образно выражаясь, нежданная «хрущевская оттепель» не превратилась в очередной, причем давно ожидаемый «ежовско-бериевский ад».

— В самом деле образно. Впрочем, в современном диссидентском самиздате и не такого начитаешься.

— А как, в свете всё тех же диссидентских настроений, воспримет ваш флирт полковник Пеньковский?

— На тему этого полковника я уже общалась с одним из ваших посольских коллег. Причем совсем недавно.

Пытаясь скрыть свое удивление, капитан едва не произнес: «Я в курсе», но благоразумно сдержался.

— Если я правильно понял, речь идет о сотруднике одного из союзных нам посольств?

— Да нет, о сотруднике вашего посольства, капитан. Британцы обзавелись другим информатором, — не стала Курагина играть в конспиративные игры. — Только не говорите, что не знакомы с данными досье, давно составленным на меня посольскими коллегами.

Дэвисон выдержал сугубо дипломатическую паузу и, как ни в чем не бывало, спросил:

— Как, на ваш взгляд?.. Если бы одна из разведок неожиданно заинтересовалась этим советским чиновником, полковником Пеньковским?..

— Подозреваю, что она уже заинтересовалась. Причем не одна. При такой-то должности и таком доступе к важной информации…

— Считаете, что разработка этого объекта может оказаться перспективной?

— Но недолгой. Очень недолгой. Он ведет себя, как игрок, который решил пойти ва-банк и теперь даже не пытается блефовать.

— Тем не менее вы по-прежнему поддерживаете с ним связь, хотя тоже очень рискуете.

— Кто-то же должен будет утешить этого любителя шпионской рулетки перед его публичной казнью. Опасаюсь, что эта скорбная роль выпадет именно мне.

— Жестоко, но искренне, — признал капитан, вспомнив о безумных попытках Пеньковского наладить связь с американской разведкой с помощью неких, до наивности откровенных писем.

— А главное, образно, — парировала Курагина.

— Как ни странно, он всё еще держится в седле.

— Это уже не столько странно, сколько подозрительно. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-то остановил его «над пропастью во ржи». Но, похоже, в этом никто не заинтересован. Даже я. Почему-то.

— Никаких дополнительных сведений о вашем новом сербском друге получить не хотите?

— Я хочу знать об этом человеке только то, что… действительно хочу знать, — молвила Курагина, уже решительно поднявшись из-за стола.

— Лично мне вы нравитесь всё больше и больше. Но дай-то бог, чтобы Ангел Бош тоже сумел по достоинству оценить вас, леди Курагина.

Москва. Кабинет полковника Пеньковского.

Апрель 1961 года

Третий день подряд страна буквально безумствовала от ошеломляющей новости: наконец-то космос покорился не только каким-то там подопытным собачкам, но и человеку. Первому в мире. Естественно, советскому. Да и кто посмел бы усомниться в том, что космическим посланцем землян станет именно советский летчик-космонавт? Другое дело, что сам термин этот, «летчик-космонавт», еще только вживлялся в сознание не только советских людей и «всего прогрессивного человечества», но и в мировую науку, в политику, в пропаганду…

Уже хотя бы по долгу службы, Пеньковский был прекрасно осведомлен, как о существовании отряда космонавтов и подготовке к эпохальному полету, так и обо многом из тех «подковерных тёрок», которые возникали в предполетные дни между «отцом космонавтики» Королевым, инженерно-конструкторским коллективом создателей ракеты, а также руководством Центра подготовки космонавтов и ближайшим окружением Хрущева.

Однако вся эта, многочисленными сплетнями охваченная «придворная суета» отходила теперь на какой-то там десятый план. А с первых полос всех газет, вплоть до заводских многотиражек, с обложек экстренных журнальных выпусков и телевизионных экранов улыбался миру тот самый «исконно русский» парень, с той самой «исконно русской» улыбкой на лице и странноватым, тут же подленько истолкованным по многим коммунальным кухням, то ли наставлением, то ли напоминанием: «Он сказал: «Поехали!».