Полковник трех разведок

Увы, не столько уезжать, сколько убегать «из этой страны» тогда готовились многие. «Нет, вы слышали? Он таки да сказал: «Поехали!», — с удовольствием «анекдотили» эту фразу на всём пространстве от Одессы до предместий Магадана. Имея в виду, что ехать следовало в Израиль, в США, да куда угодно, лишь бы как можно скорее «свалить за бугор».

Впрочем, для Пеньковского она имела сугубо личностный подтекст. Двадцатого апреля, то есть спустя несколько дней, он должен был отправляться в зарубежную командировку. Причем не куда-нибудь, а во всё тот же, в мечтах взлелеянный Лондон. Где его уже нетерпеливо ждали коллеги из МИ-6.

Казалось бы, всё складывалось удачно. Все служебные вопросы утрясены, виза получена, билет на самолет и гостиница заказаны… Другое дело, что каждый день ожидания казался вечностью, за которой неминуемо просматривалась некая, как любил выражаться Пеньковский, «подлянка». Вдруг «кто-то, где-то, что-то, непонятно в связи с чем…». Словом, бог весть откуда, но гром грянет, помешав этой поездке, этому королевскому подарку судьбы осуществиться.

Порой полковник даже ловил себя на том, что пребывает в шкуре заключенного, уже отсчитывавшего последние дни «отсидки», но всё ещё не верящего в реальность происходящего: того и гляди, в последний день, час, в последнюю минуту… И все надежды пойдут прахом.

К тому же Пеньковского до зубной боли раздражала вся эта пропагандистская трескотня, безмерно прославлявшая «беспримерный подвиг первого космонавта» и «славные достижения советской науки, осуществленные под мудрым руководством Коммунистической партии и лично товарища…».

Даже само это событие, полет Гагарина, полковник встретил с какими-то противоречивыми чувствами. С одной стороны, он понимал, что англичане обязательно заинтересуются некими техническими секретами космического ракетостроения, хотя в этой области у них, как и в американцев, уже наверняка подкармливается своя агентура; а также особенностями подготовки космонавтов и конечно же перспективами второго полета, способного окончательно похоронить шансы Штатов на космический реванш. А значит, следовало набрать как можно больше материала, связанного с космонавтикой.

Вот только сделать это будет непросто. Космонавтами занималось не только особое ведомство, жестко опекаемое спецотделами КГБ, ГРУ и ЦК КПСС, но и еще какая-то секретная служба, напоминавшая по своим полномочиям Смерш военной поры. То есть во время бесед с резидентом МИ-6 на космические темы он попросту вынужден будет отделываться многозначительными намеками на связи с подчиненными Королева и туманными обещаниями вплотную заняться космической отраслью.

Однако проявлялся в этом событии для агента Алекса и другой аспект. На фоне «эпохального события мирового масштаба», в качестве которого советская пропаганда преподносила кратковременную космическую одиссею Гагарина, его, Пеньковского, как «спасителя западного мира от советской ракетно-ядерной экспансии», окончательный переход в стан британской разведки (с подписанием всевозможных вербовочных обязательств), как-то сразу же терял свою значимость, свой жертвенный блеск.

Да и сам его «побег на Запад», в подданство британской Короны, который, как рассчитывал Пеньковский, должен был осуществиться в ближайшие месяцы, тоже многое терял в своей пропагандистской цене. Понятно, что этому выскочке Гагарину, продержавшемуся каких-нибудь сорок минут в кабинке орбитальной ракеты, обязательно устроят кругосветное турне с неминуемым визитом в Англию и США. Как понятно и то, что для мировой общественности полет русского космонавта будет представлять значительно больший интерес, нежели побег на Запад очередного русского шпиона, пытающегося спасти эту самую общественность от ядерной угрозы Советов.

Конечно, со временем суд истории всё расставит на свои места, вот только пока что приговор Военной коллегии Верховного суда предугадывается куда отчетливее и очевиднее.

Москва. Христианская миссия.

Апрель 1961 года

Когда в назначенное время капитан Дэвисон, в сопровождении встретившей его Златы, вошел в «краснокрестные» апартаменты Божича, тот встречал его с тем же радушием, с каким когда-то принимал в своем кабинете в «Горном приюте». Правда, текст его «тронной речи» немного изменился. Но только текст, а не риторика и пафос.

— Да, капитан, да: вы правы, — признал он, хотя Дэвисон еще и рта не успел открыть, — война уже не полыхает! Но разве мир стал от этого миролюбивее, а все мы стали чувствовать себя в нем увереннее и беспечнее?!

— Ну, это, как взглянуть на этот самый мир, — уклончиво ответил Чарльз, однако взглянул при этом всего лишь… на обстановку в апартаментах Князя Балкан.

А посмотреть здесь было на что, поскольку всё в этой обители напоминало квартиру-музей какого-то образованного русского дворянина: старинный письменный стол, старинные, украшенные замысловатой резьбой книжные шкафы, потускневшие картины в непомерно массивных золоченых рамах…