Полководческое искусство

Распоряжения короля о наступлении привели к соединению главных сил с корпусом князя Морица и, вследствие не предотвращенного отступления австрийцев, к преследованию, которое привело обе группы по левому берегу Эльбы вплоть до Праги. Так как тем временем герцог фон Беверн разбил графа Кёнигсегга под Рейхенбергом[180], а тот, под угрозой его правому флангу от подступавшего со стороны Гичина фельдмаршала графа Шверина, поспешно отступил в Прагу, в то время как граф Сербеллони бездеятельно стоял под Кёниггрецем, дело дошло до объединения прусских войск справа от Эльбы на Изере и к их наступлению на Брандайс. Так как австрийцы под Прагой перешли Влтаву и встали на позицию восточнее укрепленного города, король оставил 32 тысячи человек под крепостью Прага на левом берегу Влтавы, а сам с 24 тысячами переправился через реку ниже Праги и утром 6 мая объединился с Швериным перед позициями противника. В тот же день они были атакованы по фронту и в правый фланг, а враг отброшен в Прагу.

В труде Генерального штаба[181] говорится о действиях короля в эти дни, о манере, в которой руководили войсками в XVIII столетии, таким образом, что тот перевес, которым он обладал над своими современниками, оказывается весьма убедительно аргументирован. «Усвоенная в ходе войны за Испанское наследство метода ведения войны предписывала в любом случае сражаться, чтобы добиться ограниченных целей, однако в ней не было никакого понятия о том, что генеральное сражение, о котором будет говорить Клаузевиц, может быть желанно для того, кто стремится к победе, а вовсе не предписано ему. То высшее понимание войны, которое мы видим у короля, коренится в масштабе его цели, в схватке за само существование, которой представала для него эта война в течение 7 лет, в то время как для противников она оставалась лишь кабинетной войной[182]. Только лишь он один смог ощутить все ее значение, а потому его искусство ведения войны осталось непонятым большинством его современников. Несмотря на это он в целом не был чужд своей эпохе, и если он и придал ей более высокое духовное содержание, то все же сохранил усвоенные ранее формы, ведь они во всей их структуре и по сути своей были связаны с самой сутью его государства, а потому оказались слишком прочны.

27 декабря 1756 г. он написал своем другу Альгаротти: «Мы должны действовать, а не воображать себе, будто живем во времена Цезаря[183]. Все, к чему теперь можем стремиться, так это, я полагаю, достижение высшей степени посредственности. Мы не перешагнем за пределы столетия». Осознание этого, пусть оно здесь и приняло лишь негативную форму, все же позволило ему полагаться на обычные методы в войне везде, где только это позволяли ему средства. Присущая ему внутренняя свобода проявлялась, прежде всего, в том, что он всегда действовал по ситуации и нигде далее не распоряжался за пределами того, в чем мог действовать с уверенностью. Поэтому он поначалу предполагал лишь обеспечить воссоединение со Швериным на Эльбе у Ляйтмерица[184]. Лишь когда противник не принял ожидавшегося решающего сражения на Эгере, преследование его привело короля в Прагу. Однако и там он поначалу ожидал сражения на левом берегу Влтавы, пока произведенная противником переправа не привела к битве на правом ее берегу. Так что битва под Прагой[185] оказывается не результатом изначального стремления к концентрическому наступлению и осознанного оттеснения австрийцев в том направлении, как довольно легко может показаться при взгляде на нее post factum, а лишь краеугольным камнем проводившихся с величайшей энергией военных действий, величие которых следует искать в том, что при всех обстоятельствах к ним успешно приноравливались, умея использовать их в самой полной мере».